Часть 4. У красоты нет имени, у красоты нет голоса, но власть её такова, что ни имя, ни голос не требуются.
- Слыхала? - Акулька мыла посуду, её проворные руки в резиновых тонких перчатках суетливо намыливали стопку дулёвских тарелок, - Ва-а-аль, япошки приехали!
- Ух, черти нерусские! Понаехало же их! - Валя бойко забирала чистую вымытую посуду и расставляла по шкафам.
- Так аммиак первый строят на химике. Всё оборудование импортное, японское. Немцы свой блок достроили, французы запустили свою линию. Вот теперь будут японцы строить. Долгострой, не на один год растянется. Под них специальное меню разрабатывается. Все продукты из Москвы самолётом.
- Вот любопытно взглянуть, - мечтательно продолжала Валя, - слыхала я, они все стра-а-а-а-а-а-ашные, - девушка довольно фыркнула, отвлекаясь мысленно от набившей оскомину посуды, - все на одно лицо. Ножки коротенькие, глаз не видно совсем, как наши эскимосы.
- Да, вот скоро увидим. Куда ж им ехать на обед, кроме как к нам? "Волна" принимает иностранцев, но там скромнее гораздо, да и дисциплина хромает. Там кто-то умудрился подать свежих яблок в качестве закуски к коньяку! - Акулька с наигранным возмущением старательно намывала свои тарелки.
- И чем всё кончилось? - Валя вся превратилась в слух, закрыла дверцу посудного шкафчика и всем корпусом развернулась к Акулине.
- Чем-чем... Скатерть вместе с сервировкой и всем, что там было - просто свернули и вынесли из зала. Замыли быстро пол, но зрелище-то жуткое. Вечер у всех испорчен. А официантку ту выгнали этим же днём. Несовместимость продуктов и жуткое несварение - всё вокруг было уделано. Стыдобища! А ведь всех девок учат, что можно подавать как закуску, а что ни в коем разе.
- А, может, она специально яблоки-то свежие да к коньяку? - Валя в эти секунды забыла и о посуде, и о работе, погрузившись в мечтательный мир не существующего, - может, достал своими приставаниями, вот и принесла яблочки да под конъячок.
- Да, кто их знает, этих хилятиков забугорных. Они и пить-то не умеют. Им пробку от шампанского поставь - они уже и во хмелю. Может, и специально, да только мозгов надо не иметь, чтобы так по дурости работы такой лишиться, - Акулька непонимающе пожала плечами и приветственно улыбнулась входящей на кухню Лиде Нелазской.
- Привет, мамзель! Говорят, японцы едут. Как тебе такой расклад? - Акулька искренне любила Лиду. Ей хотелось хоть как-то развеселить девушку. Все знали о Лидиной сердечной привязанности, настоящей, острой, ноющей, стопроцентной, искренней и .... безнадёжной.
Красотка с цветом волос спелой пшеницы, уверенная в себе, немножко дерзкая, прекрасно двигающаяся и свободно болтающая с иностранцами, Лида терялась и замолкала при появлении Володи. Это был гитарист из "Белых грифов", маленького местного вокально-инструментального ансамбля. Сначала "грифы" играли в парке на танцплощадке под открытым небом. Но это длилось не долго. Вскоре элегантный, с шиком одетый пузатый дяденька с проплешиной на полголовы сделал ребятам предложение, от которого невозможно было отказаться. Грифы покинули парк и стали зарабатывать сначала в одном, а потом уже в другом, более солидном, ресторане. Подобно знаменитой ливерпульской четвёрке все мальчики из грифов знали себе цену. Слава уродует. Известность развращает. Поклонницы брали штурмом чёрный вход в ресторан, куда "грифы" прибывали к назначенному времени, дежурили под окнами, караулили молодых людей у подъездов. Обычные ребята, влюблённые в музыку, исполняли в силу своих вокальных данных все вертевшиеся на слуху в то время мировые хиты, пели, как могли, точнее, как могли - так и пели, но главное было не в этом - четыре "грифа" в расклешённых вельветовых брюках и зауженных в талии ярких аляпистых рубашках с удлинёнными воротниками и рукавами на запонках, в лакированных узких туфлях были вызовом всему серому, набившему оскомину и обыденному, как яркие ослепительные лучи солнца, они врывались в бесцветный, задымлённый, пропахший выбросами металлургического комбината Черяпинск, который отстраивали зэки. Как розы на пустыре, как соловей в чаще, как радуга в сером небе после дождя, они были радостью, праздником, живым глотком свежего воздуха, тем эмоциональным всплеском, которого так не хватало в рабочей, погрязшей в ударных пятилетках и достижениях провинции. Человек должен работать, чтобы жить, а не жить, чтобы работать. И "грифы", являясь живым воплощением полёта человеческой души, как магнит, манили за собой всю прогрессивную молодёжь захудалого Черяпинска. Лида, в послужном списке которой числилось немало побед, чей шлейф поклонников поражал даже видавшего виды Шеремета, была поймана в душе и побеждена обычным парнем с гитарой, имя которому "Володька из "грифов"". В жизни грифа-Володьки Лида промелькнула воспоминанием длиной в полтора месяца. На большее Володьки не хватило. Знаменитого "грифа" окружало столько красоты, доступной, яркой, впечатляющей, каждый раз новой, что Лида с её пшеничными волосами и осиной талией была одной из многих, миловидным эпизодом, глотком вина, вдохом и выдохом одновременно. Володька так запутался в своих многочисленных пассиях, что зачастую здоровался по привычке, даже не пытаясь напрячься и вспомнить, что за лицо улыбнулось ему в очередной раз в толпе. Лида переживала эту сердечную неприятность, как Наполеон поражение при Ватерлоо. Сильно исхудавшая, тонкая, как спица, с точёной фигуркой-рюмочкой, почти воздушная, она дразнила своею красотою заморский чванливый мир. Иностранцы были в полном восторге от русской барышни, раздающей авансы направо и налево, а в итоге утиравшей носы всем, кто особенно жаждал продолжения общения. Красивой женщине позволено многое. Как говорил Людовик XIV, "среди женщин нет чинов". И маленькая официантка, чей инструмент - поднос да пара каблуков, сводила с ума довольно многих. И ведь здорово провести обед в общении с остроумной хорошенькой женщиной, и кто знает, что сулит в будущем такая беседа для обеих сторон.
Этот день мало чем отличался от остальных. На кухне царил армейский порядок. Вышколенные поварята и посудомойки в накрахмаленных халатах с поварскими колпаками на головах под зычные крики шеф-повара носились в броуновском движении по всей кухне, и, что самое интересное, из этого хаоса рождался поразительный порядок: блюда подавались вовремя, оформление каждого блюда было сродни произведению искусства, качество приготовления было отменным, поскольку все, как один, работали на единую цель - не оплошать, не ударить в грязь лицом перед иностранцами, пусть знают буржуи, что в Союзе понимают толк в вине, женщинах и вкусной еде. Шеремет сгорбленной фигурой протиснулся на кухню и властно подозвал к себе администратора. Быстро распорядившись, администратор принял от Шеремета стопку накладных, а затем склад ресторана стал судорожно заполняться коробками с удивительным содержимым - это были полуфабрикаты для приготовления национальных японских блюд. В Черяпинск-таки пожаловала японская делегация.
Фантазийные чулки дополняли новенькую только что сшитую униформу официанток. Отражение зеркал ловило ловкие точёные девичьи фигурки, каждой из которых было не более двадцати пяти лет. Не велик срок годности в такой, казалось бы, незамысловатой профессии. Девчата поправляли новые костюмы, подтягивали чулочки, как говорил всё тот же Шеремет: "Лучше морщины на лице, чем морщины на чулках". Лаковые туфельки по последней моде сверкали своими тупыми круглыми носами. Чужое платье, эта новая форма, как костюм лицедея, преображала и доставляла удовольствие и тому, кто носил, и, разумеется, тому, кто её лицезрел. Новое меню учили хором вслух. Язык можно было сломать от причудливых, чуждых слуху русского человека названий блюд.
Лида, полностью поглощённая новым нарядом и своей нескладывающейся жизнью, не ждала от будущего ничего - ни хорошего, ни плохого. Девчонки из предыдущей смены судачили об интересной делегации, обсуждали каждого, кого высмеивали, кем-то восторгались, а над кем и остро подшучивали. Внимание всех без исключения привлекал какой-то странный японец, который превосходно владел русским. Если с остальными официантки общались на английском, то с этим японцем общение давалось легко, непринуждённо и приятно. Что самое интересное, японец тот внешне здорово отличался от своих земляков.