Смуглый официант, говоривший с легким французским акцентом, принял у меня куртку и проводил к угловому столику, где уже сидел Моргун. Тот поднялся мне навстречу, увидел туфлю – и притворился, что ничего не заметил.
– Катерина. – Он потянулся поцеловать меня в щеку, но щеку я подставлять не стала, а ограничилась рукопожатием. Моргун огорчился, но не сдался. – Какое красивое ожерелье, – сделал он новый заход.
– Спасибо. – Я была сама сдержанность. Мы сели за столик. Появился официант с шампанским – «Боллинджер». Это уж слишком. Я понимала, что этот тип надумал затащить меня в постель, но даже не догадывалась, насколько его разобрало.
– Мне только один бокал, я за рулем.
На лице Моргуна нарисовалось разочарование, которое он попытался скрыть. Официант разлил шампанское, и какое-то мгновение мы как загипнотизированные следили за мерцанием золотистого напитка, прислушиваясь к его мягкому шипению. Моргун поднял бокал, и мы чокнулись.
– Как там Генри? – завела я беседу. Моргун было смешался, но потом вспомнил, о ком речь.
– А, этот. Отлично. Переживает, конечно, а в целом все в порядке. Справится.
– Хорошо.
Что я тут делаю? На кой я в это ввязалась? Да и у самого Моргуна пылу, похоже, поубавилось. Он держался скованно и все время теребил свои манжеты.
Подали утиные сердечки на вертелах. Моргуна я называла исключительно мистер Саммер, а он бубнил, чтобы я именовала его запросто Крэйгом. К нему наконец вернулся дар речи, и он без устали бомбардировал меня расспросами, ничего при этом не рассказывая о себе. Меня это нервировало.
– А как вы стали водителем? Никогда не встречал такую молодую девушку-таксиста. Не странноватую карьеру выбрали?
– Такси мне досталось по наследству. Все очень просто. Моя мать умерла, когда мне было пятнадцать, и я перебралась к соседке, Мэв. Она водила такси. Ездила каждое утро из Саффрон-Уолден в Лондон и вкалывала целый день.
– А ваш отец?
– Мэв научила меня водить, как только я достаточно подросла. Я копила на подержанную, раздолбанную тачку. После школы перебралась в Лондон, занималась всякой мурой в конторах. Ненавидела это все. Печатай бумажки, подшивай бумажки, кофе подавай разным козлам… Я об одном мечтала – не ишачить больше на других, быть самой себе хозяйкой. Заводила с Мэв разговоры о такси… Занятно получалось – сама она это любила, а для меня хотела чего-то иного. Подумывала меня в университет отправить – чтобы я стала учителем или еще кем-то в этом духе. Говорила, что такси – это не настоящая жизнь. А потом Мэв неожиданно умерла. Когда она принимала душ… Сердечный приступ. Мне было двадцать четыре.
Я давно уже не говорила о Мэв и теперь разволновалась почти до слез. Вспомнила, какая она лежала в гробу – непохожая на себя, спокойная почти до нелепости. В жизни Мэв не знала покоя. Не приседала ни на минуту – говорила, что достаточно сидит в такси. И вот она лежала в своей самой лучшей блузке, сложив руки на груди. Чтобы сделать это зрелище менее тягостным, ее губам придали подобие легкой улыбки. Кожа Мэв странно блестела, будто тело завернули в целлофан. Напоминание, как ее нашли распростертой на полу ванной, опутанной наполовину сорванной с карниза розовой занавеской – а рядом все еще ручьем лилась вода.
– Она оставила мне такси, и это все решило. Я поступила в водительскую школу, училась два с половиной года, и это было не легче, чем получить степень в университете. Отремонтировала машину, зарегистрировалась – и вот вожу почти три года.
Моргун отправил в рот последнее сердечко.
– Если получить лицензию так трудно, откуда среди таксистов столько тупиц?
До чего нудно. У людей очень странное представление о работе таксиста. Вот-вот спросит, не думаю ли я, что и он с этим справится.
– Знаете, тупиц в любой профессии хватает. Из тех, кто поступает в школу, значки получают меньше двадцати процентов. Надо выучить все, что находится в радиусе шести миль от Черинг-Кросс. В «Синей книге»[4] более четырехсот улиц, плюс достопримечательности, а их тысячи, начиная со стрип-клубов и заканчивая церквями. Прибавьте улицы в пригороде. Спросить могут о чем угодно – и вы обязаны это знать. Экзаменаторы сидят в маленьких комнатушках вдоль длинного коридора – таксисты его называют «коридором страха», и вполне заслуженно.
– Как вы считаете, у меня бы получилось? Моргун серьезно полагает, что он первый, кто меня об этом спросил?
– Если хотите годика три, а то и пять провести в преисподней – то да. Если хотите каждую ночь видеть во сне карту Лондона, а в день занятий просыпаться в холодном поту, потому что не помните, надо ли выруливать на А404 по дороге из Паддингтона в Уэмбли и не одностороннее ли движение на Уэтстоун-Хай-роуд, – тогда конечно, учитесь на здоровье. Это помешательство, Крэйг. А если нет – тогда просто ничего не выйдет.
– Вот это да. И вы до сих пор все это помните?
– Да нет, конечно. Запоминается только то, что нужно. Остальное – так, фуфло.
Моргун вскинул бровь.
– А это фуфло оставляет время для личной жизни, Катерина?
– О да. У меня хватает времени на пять жизней.
Он негромко рассмеялся. Я хихикнула. Появился официант со следующим блюдом, «Жареная гусиная печенка с виноградом на шифере», как гласило меню. Так оно и оказалось. Гусиная печенка, поданная на шиферной плитке.
Пока мы управлялись с блюдом белых грибов, я выстраивала свою теорию, что же такое Крэйг Моргун Саммер. Парень явно деловой: квартира в Челси-Харбор, официанты в этом дорогом ресторане знают его по имени, костюм, если не ошибаюсь, от Гуччи, золотое кольцо на мизинце левой руки, «Ролекс» на запястье…
Человек с такими деньгами может заполучить любую женщину – даже если на фотомодель сам и не тянет. Так за каким чертом ему охмурять меня – таксистку, которая никаких авансов ему не делала?
– Вам, наверное, очень скучно, Крэйг? – спросила я, заметив, что он опять наполнил мой бокал. – Осточертели хорошенькие блондиночки из Суррея и светские пиарщицы, которые знают толк в вине и бегло говорят по-французски? И невелика беда, что жена узнала про любовницу, а любовница – про жену, все равно обе надоели вам до смерти.
Его губы плотно сжались. Глаза не подмигивали, а скорее мерцали.
– Встречаете вы кого-то вроде меня и говорите себе: она другая. Грубоватая, одиночка, дух может вышибить, если встать у нее на дороге. Вам это понравилось. Показалось занятным. Мы же поэтому сейчас здесь, верно? Телефон вы держали для выкупа.
Попала. Моргун сидел молча, уставившись на грибы в своей тарелке. А потом поднял голову и произнес:
– Мы здесь, потому что глаза у вас цвета первых колокольчиков в весеннюю пору, потому что волосы у вас густые и мягкие, и мне хочется зарыться в них лицом и вдыхать их аромат. Мы здесь, потому что вы ушли той ночью, а я не мог думать ни о ком, кроме вас. Потом я нашел ваш телефон – и счел это знамением. Я думал, у меня есть шанс.
Он сунул руку во внутренний карман пиджака, извлек мой мобильник и положил его на стол.
– Извините, если я вынудил вас прийти сюда против воли. Это никак не входило в мои намерения.
Глаза Моргуна были полны печали и боли. Я этого не хотела. Что я наделала?
Задний ход.
– Слушаете, Мор… Крэйг, на самом деле я вовсе так не думаю. Я просто валяла дурака. Играла. Мы же развлекаемся, верно? Верно?
Он достал бумажник и выложил на стол три купюры по полсотни.
– Этого должно хватить по счету.
– Вы что, шуток не понимаете? – Я сидела как пришибленная.
Моргун замер с открытым бумажником в руках. Посмотрел мне в глаза и слегка вздохнул. Вид у него был такой, будто он вот-вот расплачется.
И вдруг…
– А, попалась! – И он безудержно моргает, оскалив в обезьяньей улыбке неровные, редкие зубы.
– Ну, ублюдок…