Он сморщился и уставился в пол.
– Тронут твоей верой в меня, Кэтрин. Искренне тронут.
Вот тут я ему и врезала. Хорошая такая оплеуха – изо всех сил.
Реакции не последовало – Моргун лишь схватился за побагровевшую щеку. Он был слишком ошарашен, чтобы говорить.
– Почему ты не был со мной честен, Моргун? – Господи, я же сейчас заплачу! Ударюсь в слезы, как обычная девчонка-размазня. Перед глазами все расплывалось. – Если бы только ты сказал мне правду, может… Я так… обманулась.
Моргун попытался всучить мне свой сопливый платок, но я его не взяла. Ушла на кухню и нашла там бумажное полотенце. Когда я вернулась, Моргун снова сидел в кресле.
– Кэтрин, нельзя позволять какому-то говенному подонку разрушать твою жизнь!
– Сам ты подонок!
К моей ярости, он хмыкнул и потер пламенеющую щеку.
– Да, пожалуй, мне надо было последовать твоему примеру. Я имею в виду – ты же честна со всеми, верно?
Направление, которое принимал наш разговор, мне не нравилось.
– Речь не обо мне, Крэйг. А о том, что ты втягиваешь моего друга Стефа в какую-то дрянь. О том, что ты выдавал себя за кого-то, кем вовсе не являешься.
– Верно. Я не тот, за кого себя выдавал. – И, хотя я так и не разрешила ему курить, он извлек из пачки новую сигарету, достал зажигалку. Затянулся, склонил голову набок и искоса посмотрел на меня. А потом улыбнулся, и это была уже отнюдь не прежняя нервная улыбочка – нет, теперь он ухмылялся высокомерно, самодовольно. И он все сказал. Просто взял и сказал: – Я полицейский.
Я сыпала кофе в ситечко. Хотя кофе мне сейчас меньше всего требовался – нервы дребезжали и топорщились без всякого кофеина. Просто надо было убраться из той комнаты, и я будто со стороны услышала собственный голос:
– Пойду сварю кофе.
Руки тряслись, когда я включала кофеварку.
В груди что-то колотилось, дыхание стало учащенным, поверхностным, – похоже, я находилась на грани паники. У меня бывало такое в детстве. Я лежала в постели и смотрела на потолок – и вдруг начинало казаться, что он опускается все ниже, дюйм за дюймом надвигается прямо на меня. И тогда я отчетливо ощущала, как дышу – вдох-выдох. Сжимается и расслабляется диафрагма, вздымаются ребра, расширяется грудная клетка, воздух курсирует туда-сюда через нос. И дыхание казалось результатом неимоверного усилия, вынести которое я не могла. Паника лишь ухудшала все. Я хватала ртом воздух, ноздри раздувались как у лошади. Сердце учащенно колотилось, рвалось прочь… И тогда я начинала кричать, и прибегала мама – она садилась на край кровати, успокаивала меня своим негромким, ровным голосом, гладила по голове. Она сидела так подолгу, и мы дышали вместе.
Крэйг вошел следом за мной. Я развернулась к нему, и он притянул меня к себе, обнял крепко-крепко. Мой подбородок упирался в его плечо, я смотрела на потрескавшийся кафель у него за спиной, а в кофеварке мерно булькала черная жидкость, и медленно выравнивалось мое дыхание. Все, что я чувствовала, – это руку Крэйга на своем затылке; он прижимал меня к себе. Мои руки бессильно висели вдоль тела.
– Как ты можешь быть полицейским? – тихо спросила я.
Он вздохнул и позволил мне высвободиться.
– Это моя работа. Уж извини.
– Что происходит, Крэйг?
Он прислонился к стиральной машине, и несколько мгновений стояла тишина. Только шипела и потрескивала кофеварка. Крэйг снова уткнулся в носовой платок, – возможно, просто тянул время, чтобы собраться с мыслями. Наконец затолкал платок обратно в карман.
– Видишь ли… Я занимаюсь наркотиками. Работаю под прикрытием – потому и приходилось темнить. Хотя я не хотел тебе лгать. – Выглядел Крэйг усталым.
– Да, разумеется, – не удержалась я от сарказма. Это вполне могло оказаться очередным враньем, и все же было в этом что-то похожее на правду… Необжитая квартира… – Так ты что же… разыгрываешь из себя фальшивого наркоторговца, чтобы ловить настоящих?
– Вроде того.
– Ладно. Выкладывай дальше.
– Не могу, Кэтрин. Я и так сказал больше, чем имел право. Я рискую жизнью, рассказывая тебе это все. Ты мне кофе не плеснешь?
Разливая кофе по чашкам, я вдруг сообразила…
– О боже. Стеф, выходит, вляпался по-крупному?
Крэйг взбеленился:
– Да на что тебе сдался этот прощелыга?!
– Что с ним будет?
– Мне нет дела до Стефана Муковски, Кэтрин. Кто он тебе? – Крэйг взял свою чашку.
– Значит, ты охотишься не за Стефом.
– Нет. Он никто. Боже правый! – Крэйг резко поставил свою чашку на стол. – Ты что, спишь с ним? Вот все из-за чего?
– Не твое дело.
– Значит, спишь. – Крэйг невесело усмехнулся и слизнул кофе с тыльной стороны ладони. – Я был лучшего мнения о твоем вкусе. – Мгновение он смотрел на меня, и лицо его ровным счетом ничего не выражало. – Пойду-ка я, пожалуй.
– Крэйг…
– Что? – Он обернулся, уже держась за дверную ручку.
– Ты можешь мне обещать, что не арестуешь Стефа?
Крэйг вздохнул:
– Кэтрин…
– Ты же сказал, что он никто. Если он никто, зачем его арестовывать?
– Я не собираюсь арестовывать Стефана Муковски.
– Ты можешь мне обещать это, Крэйг? Если я хоть что-то значу для тебя, ты оставишь его в покое.
– Это все болтовня, Кэтрин. Пустая болтовня.
Он открыл дверь, шагнул за порог, и вот уже шаги звучат на лестнице.
Я убрала чашки в мойку и попыталась выбросить все это из головы. Но с хлопком наружной двери меня осенила одна мысль – мысль, которую вытеснили на время тревога за Стефа и желание выбить правду из Крэйга.
– Крэйг! Крэйг, погоди!
Когда я вылетела на улицу, он отпирал свой «вольво».
– Что? – Голос напряженный.
– Кто такой Генри? Твой дружок, Генри. Тот, который заблевал мою машину.
– Генри? – Крэйг изменился в лице. Он казался… встревоженным. – А он-то здесь при чем?
– Есть один мальчик… Джоэл. Ему семнадцать. Он стал парнем по вызову, а теперь, кажется, пропал.
– А Генри при чем? – повторил Крэйг.
– Я видела в субботу днем, как Джоэл садится в машину на Стрэнде. В машине был Генри. Он что, тоже под прикрытием?
– Нет… он – нет.
Глаза у Крэйга словно разучились моргать.
– Выходит, он сутенер? Крэйг, так это за ним ты охотишься? За Генри?
Крэйг открыл дверцу «вольво». Лицо его было напряженным.
– Говоришь, этот Джоэл – мальчик по вызову?
– Да.
– И в последний раз ты его видела в субботу днем?
– Да.
Крэйг поскреб голову.
– Его нет лишь пару ночей?
– Похоже, так, – ответила я. – Но…
– Послушай, может, он объявится этим же вечером. Или у тебя есть серьезные основания подозревать, что с ним что-то случилось?
Я вспомнила выражение лица Джоэла, когда он садился в «мерседес». Представила, как он устраивается рядом с этой жирной тушей.
– Нет. Серьезных оснований нет. Просто инстинкт.
Крэйг обогнул машину, подошел ко мне. Взял за руку, слегка сжал.
– Твой друг Джоэл оказался не в самой приятной компании, но Генри Фишер ничего ему не сделает, если не будет серьезной причины.
Мистер Фишер…
– Точно?
– Сама посуди, Кэтрин. Профессиональные собачники не топят в речке элитных щенков, верно?
Лучше бы он этого не говорил. Я зажмурилась, надеясь, что когда открою глаза, то окажусь где-нибудь далеко. Но я осталась здесь. Крэйг снова был на мостовой – садился в машину.
Он уже завел было мотор, но наклонился к окошку и крикнул:
– Подожди до завтрашнего утра. Не объявится – звони мне.
Его глаза отливали холодной, какой-то неподвижной голубизной.
4
Моя мама любила танцевать, но отец отнял ее силы, отнял танцы. Когда я была маленькая, она рассказывала, как ходила танцевать со своим приятелем Аланом. У них это получалось так хорошо, что все вокруг останавливались и просто смотрели на них. Алан кружил маму, подбрасывал в воздух, подхватывал… Вместе они побеждали на конкурсах, выигрывали призы. Каждое воскресенье они отправлялись на танцы в какое-то местечко, которое мама называла «Прыгалкой». Папа тоже приходил туда, но не танцевал. Он был застенчив, серьезен и неуклюж. Просто отирался где-нибудь у стенки и смотрел на маму. Он был влюблен в нее, а она и не знала, что он есть на свете, – так говорила она сама. Я и сейчас слышала мамин голос: