– Да ладно. Тормозни прямо здесь.
Я так и сделала. Он расплатился, хрен тебе чаевые.
– Эй, почему вы называете меня Триной? – спросила я, когда парень выбрался из машины.
Двойные зеркальца повернулись и воззрились на меня.
– Это вы о чем, леди?
Эми развела костер в саду за домом; языки пламени взвивались высоко вверх. Она притащила целые кипы картона, развалившиеся плетеные корзины и, кажется, старые стулья, распиленные на части, и отправляла все это в огонь. На ней была красная шелковая пижама – не самое подходящее облачение для возни с костром – и резиновые сапожки. Некоторое время я наблюдала за ней, стараясь держаться подальше от клубов дыма, а потом поинтересовалась:
– К ночи Гая Фокса[13] готовишься?
Моросило, под каплями дождя пламя шипело, и дыма становилось все больше. Эми то и дело оглядывалась на меня. Если бы только ее лицо было лучше видно в темноте.
– Ну как, свозила матушку к врачу? – Голос был высокий, тонкий.
– Да, все в порядке. Пришлось прождать целый час, пока ее посмотрел специалист, – ну ты же знаешь эти больницы.
Эми отвернулась к костру, и я заметила, что плечи ее дрожат. Хотелось подойти, поцеловать ее, но я не решилась. Прошлой ночью вкус ее губ был так сладок – смесь попкорна, песен менестрелей и галантных фраз.
– Эми, что с тобой?
– А ты не понимаешь?
Я могла только предположить, что это как-то связано с Уиллой. Думаю, я правильно повела себя с этой ведьмой… А вдруг она настолько обозлилась, что я ее отшила, и настолько потеряла голову от Эми, что наговорила ей про меня черт знает чего? Способна она на такое?
– Тебе Уилла что-то наплела, да?
Эми ничего не сказала. Только запустила в огонь очередную ножку стула.
Я ощущала жар пламени на своем лице. Вряд ли в Ислингтоне разрешено разводить костры… Я оглянулась на соседние дома – в одном или двух окнах колыхались занавески.
– Эми, что бы Уилла тебе ни сказала – все это неправда. Я не болтала о ее вчерашней выходке, чтобы не ставить ее саму в дурацкое положение. Хотя, похоже, надо было все тебе рассказать. Ладно, пошли в дом.
С этими словами я подошла и положила руку Эми на плечо, но она отстранилась. Теперь, вблизи, я увидела, что разводы на ее лице были от слез, а не от грязи.
– Не обвиняй Уиллу в том, что натворила сама. Она мой друг. – Голос был такой напряженный, что я невольно вспомнила Джонни: как он, пьяный, пытался играть на гитаре и настраивал струну все выше и выше, и вот уже стало видно, как же сильно она натянута, – за считанные мгновения до того, как порвалась.
– Ну и что же я натворила? Эми, Уилла сама делала мне закидоны. Она влюблена в тебя, но получить тебя не может – вот и набросилась на меня.
– Заткнись. – Эми стояла так близко к огню, что я забеспокоилась, как бы не вспыхнула ее пижама. – Я не хочу больше слушать твое вранье, Кэти. С меня хватит.
– Что? – Я смешалась. Неужели Уилла что-то разнюхала? До меня донеслось тоненькое хихиканье и шепоток где-то слева за оградой. Должно быть, соседские дети выбрались из дома, заметив костер, и теперь подслушивали. – Эми, обсудим это в доме.
– Отношения могут складываться только тогда, когда в основе их – откровенность и честность.
Слышать не могу этих нравоучительных интонаций! Теперь уже во мне закипала злость. За оградой снова захихикали.
– Ты говоришь об откровенности и честности после того, как у меня за спиной спуталась с Черил?
Эми напряглась:
– С чего я буду такое делать?
Это уже лучше. Я вынудила ее защищаться. Надо продумать следующий маневр…
– Не знаю, сладенькая. Может, если каждый день трескаешь икру, иногда хочется и дешевенький пирожок пожевать.
– Ты о чем? В жизни не ела дешевеньких пирожков.
Придется разъяснять по буквам.
– Это ме-та-фо-ра, Эми. Я – икра, а Черил – дешевенький пирожок.
Я видела: Эми передернуло. Она отошла в сторону и села за садовый столик Уиллы. Я осторожно двинулась следом, пытаясь изгнать из головы непрошеную картинку – Эми и Черил в позе 69.
– А чего ты хотела? – резко спросила Эми. – Я только и делала, что ждала тебя, Кэти. Упрекаешь меня за то, что мне понадобилось утешение? Видит бог, от тебя я получала только крохи моральной поддержки.
– Речь не о моральной поддержке. Речь о том, что ты свалялась с этой отвратной мразью.
– Катись ты к черту, Кэти, поняла? Катись к черту. – Эми закрыла лицо руками и всхлипнула.
Медленно, тихо я села рядом и обняла ее. Возня и смех за оградой стихли: детям стало скучно, и они ушли. Представление закончилось.
– Это столик, да? Ты сожгла столик.
Эми кивнула и опустила руки. Лицо ее распухло, покрылось пятнами, и все же на нем появилось подобие улыбки: она поняла, что сумела причинить мне боль.
– Я очень разозлилась на тебя, Кэти. – Но в голосе уже не было злости. Странно – Эми даже выглядела счастливой. Возможно, злости ей уже было мало.
– Почему?
– Ты притворялась, будто живешь с матерью, а она мертва уже пятнадцать лет… Все это время я мирилась с тем, что не могу прийти к тебе домой, потому что твоя мать все узнает.
Я довольствовалась тем, что вижу тебя от силы два раза в неделю, целовала тебя на прощанье, когда ты уходила, чтобы отвезти матушку в церковь, к доктору или к гребаной тете Бетти…
Ясно. Вчера я брякнула Уилле, что расстроена из-за поминальной службы по моей матери…
– Миленький ты мой…
Эми издала отрывистый, резкий смешок.
– Как я должна была реагировать, узнав, что ты даже мать воскресила из мертвых, лишь бы держать меня на расстоянии?
– Я не хочу, чтобы все рухнуло, Эми. Что мне сделать, чтобы все исправить?
Теперь она улыбалась – будто солнечный луч пробивался сквозь дождь.
– Неважно, чего ты хочешь, Кэти. И неважно, чего хочу я. Просто назад пути уже нет. Слишком много было лжи.
Я не знала, что ответить. Мы сидели молча и смотрели, как пламя превращается в светящиеся кусочки янтаря, и я перебирала пряди ее волос.
Позже, когда я уходила, мне удалось краем глаза уловить какое-то движение. Кто-то на верхней площадке лестницы быстро отступил в тень.
Клейкая лента на двери Джоэла осталась нетронутой. Я запила пару таблеток парацетамола «Лафроэйгом» Моргуна и засунула бутылку обратно в бардачок. Потом завела мотор и взяла курс на «Крокодил». 9.10 вечера, а у меня маковой росинки во рту не было после тех рогаликов, которыми утром угостила Эми. Господи, кажется, с тех пор минула целая вечность.
– Колбасу, яйца и жареную картошку, пожалуйста, Кев, и еще диетическую колу.
Все пялились на меня и перешептывались. Стив Эмбли подтолкнул локтем своего соседа – лысого гусака. Орхан Атаман прикинулся, будто решает кроссворд, а на самом деле написал что-то на газете и подтолкнул ее к Роджу Хакенхему; тот взглянул на меня и ухмыльнулся.
– Все в порядке, Кэтрин? – осведомился Фрэнк Уилсон.
– У меня-то да, Фрэнк.
Я в одиночестве села за свой обычный столик, спиной к ним всем, и уставилась на людской поток за окном. Мимо под ручку брели парочки. Компания эссексских девчонок с цепочками на щиколотках, в коротеньких юбочках и туфлях на высоких каблуках залилась визгом и хохотом, когда одна из них оступилась на своих шпильках и навернулась в канаву. Они были так великолепны, так молоды – в самом расцвете своей юности. А я? Бог знает сколько не была в спортзале, размякла – а теперь еще и вознамерилась умять целую тарелку топленого жира.
Я вытащила из кармана красный мобильник и снова набрала номер Винни. Никто не ответил. Подошел Большой Кев с моим ужином.
– Кев, Винни не появлялась?
– Не-а.
– Не помнишь, когда в последний раз ее видел? Кев поскреб в затылке. Думает он так же медленно, как и двигается. Я заметила шрамик у него на подбородке – порезался, должно быть, когда брился. Я пялилась на эту царапину так, что едва не окосела.
– Да с субботы точно не было. – Тут Кев заметил тревогу на моем лице и попытался, добрая душа, меня подбодрить: – Может, она на выходные с семьей укатила.
13
Ночь Гая Фокса, или Ночь костров, отмечается 5 ноября в память о неудавшемся покушении на короля Якова. В эту ночь англичане считают своим долгом что-нибудь поджечь.