— Да и с декорациями мы что-то тянем, всего неделя осталась до Нового года, — буркнул обиженный недоверием к нему Пузырек. — Прицепились к Машке, а с ней ничего такого не происходит. Дурит она, вот и все!
— И все-таки, — не мог успокоиться Сергей, — расскажи, как проходит ее день, что она делает…
— Да пожалуйста! Встает, злая и неумытая идет на кухню, ест какую-то дребедень вроде овсяных хлопьев с яблоками, затем запирается в ванной и торчит там, хоть клещами ее оттуда вытягивай…
— Может, она плачет там?
— Перышки чистит, как говорит мама. Потом одевается и тащится в школу. Приходит, обедает, немного спит, а потом минут двадцать делает уроки, вроде такая умная.
— А дальше? Кто ей звонит?
— Да никто! Вернее, ты же ей и звонишь в основном. И еще Светка.
— И что?
— Да ничего! Надо знать мою сестру, чтобы не задавать дурацких вопросов. Спать она ложится рано, где-то в половине восьмого, и просит ее не беспокоить.
— И что, спит до самого утра?
— Не-а… Выходит из спальни в одиннадцать часов и начинает ужинать, долго, как будто целый день ничего не ела…
— И при этом плачет?
Никитка задумчиво посмотрел Горностаеву в глаза:
— А ты прав… Она действительно плачет, не всегда, правда, но иногда плачет, и именно в одиннадцать.
— А как родители реагируют на ее слезы?
— Мама успокаивает, гладит по голове и старается повкуснее покормить, говорит при этом, что это возрастное, что все пройдет и жизнь покажется ей не такой уж мрачной…
— Значит, твоя мама в курсе?
— Горностаев, ты меня уже достал! Если хочешь, сам расспрашивай у нее, что с ней… У моей сестры трудный возраст, но ничего криминального с ней не происходит, уверяю тебя… Ты мне лучше скажи, когда будем декорации рисовать, я уже и гуашь купил, и ватман, и кисти у Машки стащил… И вообще я даже эскизы сделал…
— Ну ты даешь, Пузырек, — восхитился Дронов.
Саша в отличие от Горностаева думал о сегодняшнем дне, о предстоящем празднике, спектакле, и вообще чувствовалось, что у него-то на душе все спокойно. Света Конобеева, которая нравилась ему больше всех на свете, и не подозревала, какой подарок ему сделала, согласившись играть в «Золушке». И хотя заплаканное лицо Маши вызывало тревогу даже у Дронова (которому Маша, несмотря на то, что он уже дружил со. Светой, все равно нравилась, в чем он боялся признаться даже себе!), ему казалось, что все не так серьезно, как это видится Горностаеву.
— Значит, так, я все понял, — неожиданно резко сказал Сергей. — У вас в голове один Новый год…
Он чуть ли не кубарем скатился с заледеневшего крыльца и побежал в сторону ворот.
— Обиделся, — проговорил Дронов и пожал плечами. — Теперь уж он точно от Машки не отстанет…
Школьный двор погружался в сумерки.
Дома Горностаев плотно пообедал горячим борщом и жареной картошкой, затем переоделся до неузнаваемости в черный отцовский овчинный тулуп, нахлобучил на голову теплую шапку-ушанку, надел пуховые рукавицы — вот в таком странном виде вышел из дому. Он решил проследить за Машкой и во что бы то ни стало выяснить, что с ней происходит и почему она решительно отказывается его замечать и что-либо рассказывать. Это Дронов счастливчик — Света прямо-таки светится радостью при виде Сашки. Да и Пузырьку все до лампочки — его интересует только спектакль. Вот и получается, что Серега — совсем один и его никто не понимает. А ведь он за Машку готов отдать жизнь! И кто только посмел ее обидеть, да еще так серьезно, что она буквально не просыхает от слез?
Он вышел на улицу и вдруг увидел, как к крыльцу подруливает черная «Волга» и из нее выходит отец.
Олег Васильевич Горностаев был заметной фигурой в Москве, он руководил отделом по борьбе с терроризмом, и Сергей, организовывая свое детективное агентство, конечно же мечтал быть похожим на него и даже по мере возможности помогал отцу в работе. Но сейчас Сережины мысли были заняты Машкой…
— Привет, па. — Он поздоровался с отцом, словно видел его сегодня первый раз, хотя Олег Васильевич, суровый и мужественный человек, утром нежно и ласково поцеловал сына в макушку, когда тот сонный выполз из своей комнаты. — Обедать?
— Обедать, сынок. Мама дома?
— Нет. Но там все горячее, я поел…
— И куда это мы собрались? — Горностаев-старший внимательно осмотрел закутанного в овчину сына. — На задание?
— Почти. Я вам там записку оставил, что приду не скоро.
— Вот даже как? Тогда, может быть, скажешь, куда собрался?