– Гарф, друг, что дела? – Отто хлопком сложил ладони, потом показал их мне, как будто выражая разочарование. – Почему не шоу сиди-смотреть? Где Ян-жи?
– Все нормально. Энджи еще там. А мне уже хватило развлечений на один вечер. – Я подал ему гитару, влез на переднее пассажирское сиденье, и растекся по обивке, прикрыв глаза, и русские над капотом расплылись силуэтами.
– А, очень хорошо. – Отто погладил гитару. – Гитара, она Мясова, да?
Мои брови полезли на лоб:
– Ты знаешь Хлебца?
– Конечно, Мясо я зна. В России много людей Мясо зна. Э? «Йоб твойу мат»! – Отто пальцем ощупал пулевое отверстие. – Гарф не пережива. Отто дырку счинит.
Мой взгляд снова уплыл вперед – как раз в тот момент, когда один шофер прикуривал у другого от зажигалки. Отто принялся мурлыкать «Рай в огнях приборной доски»:
– Дьетка, дьетка, дай поспать, дай поспать. Говорью тебе, расстанем мы завтра!
Над язычком пламени «Зиппо» мелькнуло лицо и отстранилось; прикуривший пошел прочь, растворился в мигании оранжевого света между лимузинами. Может, у меня галлюцинации? Вряд ли; к тому же фраза Энджи не шла у меня из головы:
«По-моему, как-то странно, что во всей этой катавасии Букерман так ни разу и не объявился».
– Нет, скажи мне сейчас! – заливался фальцетом Отто. Что дальше? Фил Риццуто?[105]
Я прищелкнул пальцами:
– Отто!
– Э? – Он наклонился ко мне, распластанному в кресле, и меня окатило волной никотина.
– Ты знаешь этих парней? – спросил я шепотом, – Тех, с кем ты сейчас разговаривал?
– Знае? Я вся русская зна! – прошептал он и продолжил: – Дьетка, дьетка, расстанем мы завтра!
– В смысле: ты их раньше встречал?
– Нет, я нет.
– Они все русские?
– Да, Гарф, все русски. Дьетка, дьетка, дай поспать… – И заиграл на воображаемой гитаре.
– А… иностранцев не было?
– Э?
– Вроде темнокожих.
– Нет. Как якуты, такие мож.
Я схватил его за руку, чтобы прекратить его музицирование и, если повезет, – пение:
– Якуты?
– Да, якуты.
– А как выглядят якуты?
– Сибирь, там якуты много.
– Они похожи на тебя?
– Нет, Гарф, они кругло лицо.
– А волосы?
– Все время черные.
– А кожа?
– Коричнывая.
– А глаза?
– Китай, э? – Он оттянул угол глаза.
Я выпрямился, потом встал и, держась за ветровое стекло, под мигающим фонарем стал рассматривать толпу шоферов.
В конце переулка раздался свисток, и водители стали расползаться по машинам. Полиция начала формировать очередь на отъезд, и в начале уже выстроились проверяющие. Другой конец проулка загородили полицейские машины.
– Гарф, что дела?
– Залезай. – Я махнул ему, выбираясь из машины. Подобрал с заднего сиденья «федэксовскую» коробку. – Я скоро.
Я проверил с полтора десятка лимузинов, прежде чем открыл нужную дверцу и обнаружил его за рулем. Я влез и закрыл дверь. Роджер вздохнул, мне показалось – с облегчением.
– Слава богу, вы целы, Гарт. – Он поправил руки на руле и глянул по зеркалам. – Знаете, Скуппи собирался убить вас обоих – и вас, и Палинича.
Одежда на Роджере – черный пиджак и белая рубашка с черным галстуком – как-то не сидела. Седой хвост он спрятал под шоферскую фуражку. На эту роль он подходил исключительно.
– Могу поклясться, Роджер, это вы велели мальчишкам сбросить нас в шахту, когда закончат.
– Гарт, не думайте, что я хотел вам зла. Ведь я у них – такая же жертва, как и вы. Скуппи – страшный человек. Я боялся за свою жизнь. Надеюсь только, что теперь мы с вами вдвоем выберемся из этой пробки и сбежим от него. – Он отечески похлопал меня по коленке. – Жуткая правда в том, Гарт, что Скуппи захватил мою дочь. Если поторопимся, может, опередим Скуппи и освободим мою девочку. Вы ведь мне поможете?
– Вашу дочь? – ахнул я. – Может, позвать на помощь полицию? То есть, разве не их надо звать в таких случаях?
Я отметил, что очередь лимузинов постепенно поползла вперед. А голова колонны – всего в пяти машинах впереди.
– Да если бы мы только могли! Господи, Гарт, если бы мы только могли! – Он секунду подумал. – Но это слишком большой риск. Вы ведь знаете, в заговор Милнера вовлечены самые разные люди.
– И копы?
– Да, и копы. Если они… – Он замолк, внимательно вглядываясь в боковое зеркало.
Я потянулся и глянул в зеркало с пассажирской стороны. Группа полицейских в штатском шла вдоль очереди лимузинов: заглядывали под машины, заговаривали с шоферами.
– Как вы думаете, что они ищут? – спросил я.
– Они, должно быть, ловят ретристов. Может, и пронесет, Гарт.
– Ну так…
– Но рисковать нельзя. Что, если ищут нас? – И он поторопился добавить: – Бедняжка Бренда. Надеюсь, эти мерзавцы ничего ей не сделали.
– Но мы почти на выезде. А они, наверное, спросят, кто я такой?
– Скажите, что телохранитель. А я подтвержу. – Роджер приспустил стекло и подкатил к проверке. – Да, офицер? – Он поморгал в полицейский фонарик, улыбка во все лицо.
Полисмены заглянули в машину, один посветил на меня, кружок света остановился на ярлычке «меня выпустили через заднюю дверь». Полицейские сверились с планшетками и переглянулись. Один махнул – можете ехать.
Лимузин рванулся, Роджер привстал на сиденье. Я положил руку на руль:
– Держитесь в колонне.
– Но… Бренда, – запричитал он.
– Вы же не хотите выдать себя, а? – Я глянул в зеркало. – Вон, они еще смотрят на нас.
Он наклонился вперед, уставившись в зеркало.
Я подался к нему и прижал большой палец – крепко – к его шее. Под пальцем была голова мертвого кораллового аспида с открытой пастью.
У ямкоголовых змей, таких как гремучники, зубы складные. А вот у аспидов, вроде смертельной змеи или – вы угадали – кораллового аспида, зубы вкладываются в специальные пазы. И свежеумершая или свежеразмороженная змея все еще ядовита.
Роджер сопротивлялся, но я вдавливал открытую змеиную пасть ему в шею, наверное, полных три секунды. Довольно, как я надеялся, для того, чтобы яд из маленьких зубов попал в кровь.
Я потянулся к зажиганию – змея выскользнула у меня из рукава, – заглушил мотор и вынул ключи. Роджер слишком удивился – он ощупывал болезненную ссадину на шее и не остановил меня.
– «Йоб твойу мат»! – ругнулся он, потом завопил: – Черт!
Лоск слетел – лицо Роджера стало кирпично-красным от злости. Потом его взгляд зацепился за полосатую змею, повившую собой кожух коробки передач. Голос Роджера задрожал от омерзения:
– Проклятая змея!
В следующую секунду он полез под сиденье, но я схватил его за ворот и потащил на себя, подальше от того места, где у него, как я понял, был спрятан пистолет. Он сопротивлялся, но ему – сколько? – семьдесят с лишним? Выглядел он на шестьдесят с чем-то, но это, наверное, благодаря диете, богатой соевым творогом и морковным соком. То есть, если я на середине пятого десятка, то Генерал Бухер должен уже приближаться к восьмидесяти.
– Чем больше трепыхаетесь, – предупредил я, отводя в сторону руки, тянувшиеся к моему горлу, – тем быстрее нейротоксин проникнет в мозг.
Он содрогнулся. И начал кашлять.
– За что, Гарт? – заскрипел он, вновь принимаясь корчить отца Даффи.[106] – Что я вам сделал? Бренда, мы…
Я заметил что его рука осторожно ползет в сторону водительского сиденья.
– Кончайте гнать, Букерман.
Он притих и поглядел на меня; правое веко у него слегка поникло. Может, он хотел что-то сказать, но промолчал. Он, очевидно, пытался бороться с расслабляющим действием яда. Я же наделся, что яд заодно развяжет ему язык. Я узнаю эту историю целиком – сейчас или никогда.
106
Фрэнсис Патрик Даффи (1862–1932) – католический священник, герой Первой мировой, капеллан 69-го пехотного полка; памятник ему стоит на Таймс-сквер в Нью-Йорке.