Тарутин оглядел сидящих за столом. Большинство лиц было ему незнакомо.
— Вам положить холодец? — прошептала Вика.
— И мне! — Мусатов сидел слева от Тарутина и все пытался разглядеть Вику.
— Вам? С удовольствием, — ответила Вика.
Чем-то ее тон кольнул Тарутина. Он скосил глаза на Мусатова. Безупречный пробор на голове. Щеголеватый, серый в крапинку пиджак с узкими модными плечами и металлическими пуговицами. Широкий яркий галстук… Тарутин подумал, что он сам никогда не одевался модно. Его собственный пиджак сидел мешковато, неряшливо. А может быть, ему только кажется, он всегда чувствовал себя неловко в малознакомой компании…
— Вчера я был в театре с нашей именинницей, — продолжал толстячок. — Давали чепуховую сентиментальную пьеску. И я видел в прекрасных глазах Жанны Марковны слезы…
— Не верьте ему! — смеялась Кораблева. — Я была в очках.
Гости загомонили. Каждый пытался произнести что-нибудь остроумное по этому поводу.
Толстячок вилкой барабанил по столу.
— Были слезы, были. И надо ими гордиться. В той особой, я бы сказал, обстановке, где работает наша милейшая именинница, сохранить сентиментальную душу — это значит быть вечно молодой и…
— Непорочной! — перебил Цибульский.
И опять все загомонили.
— Это значит быть мудрой! — выкрикнул толстячок. — А вот я, скромный труженик научного института, на этой пьесе не плакал. Наоборот! Улыбался! И мне стало жаль себя…
— Чей мы празднуем день рождения? — перебил Мусатов. — За Жанну Марковну! За ее энергию. За ее доброту, ум, принципиальность. И женственность, которую она неизменно сохраняет. Ибо женщина, работающая среди шоферов, уже не женщина, а двигатель внутреннего сгорания!
И снова все одобрительно загудели…
Тарутин поддел вилкой кусочек печенки. Сладковатой, с привкусом жареного лука, очень вкусной. Еще он любил паштет из яиц, тарелка с которым стояла в стороне. Он приподнялся и перехватил взгляд Кораблевой, устремленный чуть мимо него. Суженные стеклами очков зрачки — словно разрезы в белом листочке бумаги… Он скосил глаза и увидел, что точно так же на Кораблеву смотрит Вика. В ее синих круглых глазах были дерзость и вызов…
Первой отвела взгляд Кораблева и улыбнулась.
— Друзья! — Жанна Марковна подняла рюмку. — Среди нас находится человек… Большой любитель яичного паштета…
Тарутин в смущении замер с тарелкой в руках.
— …Но не в этом его главное достоинство, — продолжала Жанна Марковна. — Это человек, который родился музыкантом. Но судьба его сделала директором таксопарка…
Оживились, припоминая сходные ситуации. Кораблева нетерпеливо оглядела гостей.
— Друзья, друзья… Не отвлекайтесь. Так вот, среди нас мучается над яичным паштетом творчески одержимый человек. Каждый его рабочий день заполнен поисками идей. Он ищет ту самую точку опоры, которую так и не отыскал Архимед. Поиски его нелегки. Но он не желает считаться с опытом человечества и продолжает искать…
— Пока он нашел очаровательную Викторию Павловну. — Цибульский церемонно приподнялся и поклонился в сторону Вики. При этом задел фужер с остатками лимонада и опрокинул его на скатерть.
Кораблева подняла фужер и прикрыла салфеткой пролитую воду.
— Чего не сделаешь ради хорошенькой женщины.
— Пардон! — Цибульский, сконфузившись, сел.
Кораблева махнула рукой.
Тем временем в соседней комнате включили радиолу.
— Разрешите пригласить вашу даму? — наклонился Мусатов.
Тарутин торопливо кивнул. Даже излишне торопливо, желая подчеркнуть, что он лишен предрассудков и очень даже доволен.
— Вы так легко от меня отказываетесь? — шепнула Вика и поднялась навстречу Мусатову.
Они ушли в соседнюю комнату, где уже толкалось несколько пар.
Тарутин ковырял вилкой паштет, прихлебывая вино, как воду. Ему было жарко. Он трудно входил в незнакомую компанию. Новые люди его стесняли. Поэтому Тарутин избегал подобные компании. Вероятно, еще и потому, что многие, узнав о его принадлежности к автомобильному делу, пытались извлечь из знакомства какие-то выгоды для себя. Навязывались в друзья. Брали номер телефона. Звонили. Просили. Его всегда удивляло, как люди из любой ситуации стараются извлечь какую-то выгоду. Сам он был человеком иного склада. Мысль о том, что его поведение в тех или иных обстоятельствах могут расценить как личную заинтересованность, вызывала в нем беспокойство. Он избегал лишних встреч с людьми, которые в силу своего служебного положения могли влиять на его судьбу. Не звонил, не поздравлял с праздниками, с юбилеями и датами. Со стороны он кое-кому казался черствым человеком. И это его угнетало. Он переживал… но ничего не мог с собой поделать.