Глава 17
Переступив порог старооскольского централа, я попал сначала на «бокса». Это место, куда сажали всех, кто приезжал в тюрьму, кто впервые, кто с суда, а кто просто по какой-нибудь ерунде попадался и заезжал на несколько месяцев переждать зиму, будучи уверенным в том, что будет в тепле и голодным не останется. В любом случае, все ожидали там своего распределения по камерам. «Ничего себе караси», – услышал я от одного из охранников. На мне были дорогие, кожаные туфли с металлом на носках, которые я купил ещё до розыска… Оторвав от них ступинаторы и весь метал, обыскав, меня повели в камеру с ещё несколькими ребятами. Мы поднимались вверх по этажам и, проходя длинные коридоры, остановились у одной из камер. Замок щёлкнул, «тормоза» (дверь) открылись. Камера была на четверых, в ней находился один молодой парень.
– Наконец, людей увидел, неделю уже сам сижу, – произнёс он.
Это был парнишка лет 18, очень худенький, невысокого роста с довольно длинными, заросшими волосами на голове. Мы все перезнокомились и начали осваиваться на новом месте.
Тюрьма Старого Оскола жила ночью, а днём отдыхала. С 22:00 «хаты» налаживали дорогу между собой, которую плели из пакетов и связывали в длинных «коней». В зависимости от того, куда дул ветер на тоненькой «контрольке», растянутой из обычного целофаного пакета на металлической кружке, в которой кипела вода, выкидывали «парашют» – обычный тонкий пакет, а с соседней «хаты» высовывали длинную, заранее сделанную «удочку» из листов бумаги или журналов, ловя запущенный парашют, пускаемый по ветру. Когда он был пойман, к нему подвязывали «коня» и протягивали между двух соседних камер. Так налаживали «дорогу» все камеры-соседи. Всю ночь «дорога» двигалась. Проходили: чай, сигареты, «малявы» и целые передачки из «хаты» в «хату». В 6:00 дороги расходились. Я довольно быстро освоился в стенах тюрьмы. Находясь на карантине, нас несколько раз переводили в другие камеры, а после его окончания, меня перевели в большую хату, где я находился уже длительное время. Тюрьма была очень старая, времён Екатерины II, вся серая и весьма сырая – тюрьма, одним словом.
Спустя несколько недель, мой папа передал мне большую Библию, которую я, как раз за несколько недель до ареста, купил в нашем Храме. Я был очень рад этому, так как томился от того, что не могу изучать Слово Божие. Я начал часто читать Священное Писание и молиться. Узнав о том, что в тюрьме есть молельная комната, я, по возможности, начал ходить туда. Там я и нашёл молитвослов и другие книги Св. Отцов. У меня было своё молитвенное правило, которое я выполнял каждый день, обычно в тот период времени, когда тюрьма ложилась отдыхать – после 6:00. «В тюрьме Бог близко», – говорил Отец Иоанн Крестьянкин, просидевший в советских лагерях за веру в Бога очень много лет. Он писал, что, глядя через лагерное окно, видел, как ангелы поют в небе. Конечно, видеть Ангелов мне Бог не попустил, но я видел невероятной красоты восходы солнца, которых не наблюдал даже на свободе. Через клеточку в оконной решётке, солнце медленно подкрадывалось из-за длинных высоток Старого Оскола и, поднявшись к самому пику здания, выстреливало солнечными лучами в небо, осыпая его своим золотистым светом – это было очень красиво. И, безусловно, ощущение Божьего присутствия там ближе, чем на свободе, ведь арестант постоянно находится в лишениях и самоограничениях, плоть постоянно смиряется.
В одно утро, когда я сам лёг отдыхать, после утренней проверки, дверь в камеру открылась и меня позвали на выход. Выйдя с камеры, меня куда-то повели, спустя несколько минут, я понял, что мы движемся к молельной комнате. Когда я вошёл, то увидел спиной стоящего, высокого священника – это был О. Сергий. Я был очень удивлён, что он здесь, но ещё больше – был рад этому. Мы обнялись, он благословил меня и мы начали говорить… Я спрашивал его о том, как там мои родители и как его семья, говорили о моём отъезде в Крым, и о том, что время пришло и уже пора заканчивать это путешествие, поставив точку во всём этом – пора вернуться домой! Через минут 10 мы простились. Я провёл в федеральном розыске 5 лет – это немало. Многое довелось пережить. Я чувствовал, что усталость от внутреннего напряжения накапливается, но понимал, что это ещё не конец. Я был рад, что еду домой, пусть даже и под конвоем. Я очень хотел поскорее оказаться в родной, симферопольской тюрьме, и ожидание стало самым сложным соперником для меня.