В 965 году до н.э. на царский престол в Иерусалиме воссел сын Давида Соломон. Он не попросил Бога дать ему богатство и славу, но только «премудрость и знание», чтобы «управлять сим народом… великим». В ответ на эту просьбу Господь даровал ему «премудрость и знание» и «сердце… разумное» (2 Пар. 1:10—12; 3 Цар. 3:12; 4:30, 31). Впоследствии Соломон «изрек… три тысячи притчей» (3 Цар. 4:32). Лишь некоторые из этих мудрых изречений записаны в библейской книге Притчей. Эту мудрость «вложил Бог в сердце его [Соломона]» (3 Цар. 10:23, 24). «Вот, Я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе»(3Цар 3:12) – говорил, в сновидении, Господь Соломону Царю.
С давних времён, в бытности славянского народа, термин «мудрость» и термин «притча» – шагают рядом друг с другом. В сознании людей устоялся взгляд на то, что притча – это некая сердцевина мудрости, которая и выражает её, и это, безусловно, так, но лишь под одним углом обзора! Следует рассмотреть подробнее, что же такое мудрость, и где бьётся её сердце?
Жанр притчи появился на Востоке в древности, где любили говорить загадками, иносказаниями, аллегориями. В обычном, житейском случае скрывается всеобщий смысл – урок для всех людей. Притча часто используется с целью прямого наставления, поэтому содержит аллегории. Притча близка к басне, но отличается от неё широтой обобщения, значимостью заключённой в притче идеи. В Евангелие Христос говорит: «Чему уподобим Царствие Божие? Или какой притчей изобразим Его?» – слово изобразим, позволяет провести аналогию с кистью художника, который набросав ей основной эскиз на холст, позволяет получить общее представление о будущей картине. В русскую литературу притча пришла вместе с христианством, с первыми переводами текстов Священного Писания. В истории русской литературы термин «притча» употребляется, главным образом, по отношению к библейским сюжетам («Притчи Соломоновы», «Евангельские притчи» и т. п.). «В XIX в. притча из канонического жанра становится скорее типом художественного сознания, способом осмысления художественной действительности». [Е. А. Струкова ] Притчами называл свои басни А.П. Сумароков, склонный к «высокому штилю». К числу притч, например, относится стихотворение А.С. Пушкина «Сапожник». Писатели включают притчи в современные художественные тексты, что помогает раскрыть суть самих произведений, ответить на основные вопросы, задаваемые автором. Жанр притчи в абстрагированной форме утверждает общечеловеческие ценности. Поэтому использование притчи помогает разрешению или, наоборот, созданию конфликта художественного произведения, расширяет рамки текста, выводя поставленные в нем проблемы на общечеловеческий план. По мнению Василия Великиго, термин происходит от корня «течь» (идти) или «ткнуть» (встретиться). В обоих случаях он означает припутное изречение – такое, которое служит указателем пути, руководствует человека на путях жизни, давая ему средства к благополучному течению по этим путям. М.В. Ломоносов о притче писал: «Главные части, которые притчу составляют, суть две, повествование само и приложение, в повествовании вымысел, а в приложении краткое нравоучение содержится». Притча прошла долгий путь развития – от кратких, на двух строчках, сентенций мудрости древних мыслителей, зафиксированных в Ветхом Завете, до притчевых произведений эпохи модерна и постмодерна. До сих пор притчи не перестают удивлять, привлекать и очаровывать простой элегантностью и красотой сюжета, изысканно выраженными идеями – сгустками мировой мудрости, но знание о притче едва ли раскрывает сущность самой мудрости…
«Истинная же мудрость – есть распознание того, что должно делать и чего не должно. Кто следует ей, тот никогда не отступит от дел добродетели и никогда не будет проникнут пагубою порока». (Василий Великий)
Эллины считали мудрость высшим благом: «Мудрому человеку вся земля открыта». По мнению Аристотеля: «Мудрость вращается в области первых причин и начал… А самое основное из знаний, преобладающее над служебным, есть то, в котором содержится понимание цели, ради которой всё в отдельности должно делаться». По Канту, высшая ступень морального совершенства человека – мудрость; она не заразительна, её нельзя внушить – «каждый должен извлечь её из самого себя».