Проблема допустимости подсказки в допросе неизбежно приводит к постановке вопроса о допустимости наводящих вопросов.
И подсказка, и наводящий вопрос имеют в своей основе психологический процесс узнавания, но при подсказке допрашиваемый узнает содержание своей памяти, а при наводящем вопросе он узнает содержание желаемого ответа, а внушающим действием вопроса является мнимое воспризнание того, что на деле отсутствует в памяти. Отсюда категорический ответ на поставленный нами вопрос: недопустимо на допросе задавать вопрос, подсказывающий, допрашиваемому, какой ответ для следователя является желанным.
УПК РСФСР и в ст. 158 о порядке допроса свидетелей, и в ст. 165 о порядке предъявления для опознания указывает, что «наводящие вопросы не допускаются». Запрещает задавать свидетелю наводящий вопрос и ст. 113 УПК ЧССР.
«Наводящим вопросом называется такой вопрос, в самой формулировке которого содержится и ответ на него»[136].
Допустимость или недопустимость наводящих вопросов решается криминалистами по-разному. Одни не возражают против их применения[137]. Другие считают, что «наводящие вопросы — зло, но без них обойтись невозможно»[138]. Проф. Строгович считает недопустимой постановку наводящих вопросов вообще «потому, что достигаемое такими вопросами наведение свидетеля на ответ, желательный следователю, приводит часто к неправильному ответу: свидетель показывает не то, что он сам знает, а то, что ему подсказал следователь, особенно если сам свидетель не помнит данного факта или помнит его неотчетливо, не уверен в том, что было в действительности»[139].
Требование недопустимости постановки наводящих вопросов польский криминалист Хорошовский считает неосуществимым. Он пишет: «Нельзя так педантично избегать наводящих вопросов, как этого хочет Строгович (несомненно, что сам факт предъявления свидетелю протоколов допроса других свидетелей, как указано у Строговича, является рекомендацией применения сильного внушения). Требование — всегда избегать всякие наводящие вопросы — полностью осуществить невозможно. Не только содержание вопросов, но часто даже сама связь с другими вопросами, даже изменение интонации голоса, акцентирование на отдельные слова, жесты, мимика (выражение удовольствия или разочарования ответом), какие-либо дополнительные замечания — все это имеет элементы внушения. Нормальный допрос полон такими непреднамеренными, непроизвольными наводящими фактами. Действительно, необходимо по мере возможности их избегать»[140].
Возражения проф. Хорошовского нам кажутся не вполне обоснованными. Следователь может и должен скрыть перед допрашиваемым связь между вопросами, желаемыми с точки зрения следственной версии, считаемой им основной, но не должен выдавать свои мысли интонацией голоса, жестами, мимикой, не должен выражать удовольствия или разочарования ответом и т. д. И каждый следователь знает, что это возможно. Но прав Хорошовский в том отношении, что внушающе может действовать не только содержание вопроса, но и его связь с другими вопросами, очередность задаваемых вопросов, интонация, жесты и т. д.
В буржуазной литературе есть ряд попыток систематизировать и установить разновидности наводящих вопросов по степени содержащегося в них внушения. Так, Штерн делит вопросы в зависимости от степени внушения «от безразличной до насильственной» в зависимости от их формы и содержания на шесть видов[141].
Основным пороком таких систем является то, что они не учитывают места вопроса в ряде других. При этом не принимаются во внимание метод задавания самого вопроса (акцентиравание, жесты, мимика следователя) и личность допрашиваемого. Например, Штерн считает, что «вопрос на выбор, да или нет» («была ли собака на картине?»), содержит в себе самое слабое внушение: «...дано предположение о факте, которого до вопроса, может быть, и не было в памяти свидетеля, и таким образом в этой невинной форме заключается внушение утвердительного ответа»[142].
Но внушающее действие зависит не только от этого одного вопроса. Большое значение имеет также его место в ряде других вопросов. «Внушающее действие всякого вопроса,— пишет Шеварев,— очень усиливается, если мы сначала задаем внушающий вопрос, наталкивающий на верный ответ, а затем такой же по типу внушающий вопрос, наталкивающий на ложный ответ. Например, мы спрашиваем: «Был ли в комнате шкаф?» (на самом деле он был в комнате). Потом опрашиваем: «Был ли там стол?» (на самом деле стола там не было)»[143].
137
См. Шнейкерт, Тайна преступника и пути к ее раскрытию, М„ 1926, стр. 25; Гельвиг, Современная криминалистика, М., 1929, стр. 78.
139
М. С. Строгович, цит. работа, стр. 312. Такую же позицию занимают Р. Д. Рахунов (цит. работа, стр. 79) и ряд других советских авторов.
141
а) Самый свободный от внушения простой вопрос, начинающийся словами: «который, кто, где, почему и т. п.; какого цвета платье?»;
б) вопросы на выбор: да или нет. («Была ли собака на картине?»);
в) разделительный вопрос: «Было платье синее или желтое»;
г) вопрос, требующий определенного ответа: «Не было ли шкафа на картине?», «Ведь на картине не было шкафа?»;
д) вопрос, сам по себе заключающий определенное предположение: «Какого цвета платье у женщины?» — если свидетель не упомянул еще о женщине. Предполагается, что свидетель знал о ее существовании;
е) вопрос с последствием: «Был ли на картине шкаф?». Кто попался на удочку этого вопроса, должен будет отвечать на вопрос о месте, цвете и т. д. (см. А. Я. Конторович, Психология свидетельских показаний, Харьков, 1929, стр. 29).
142
О. Голдовский, Психология свидетельских показаний, «Проблемы психологии», вып. I, стр. 98.