как нечто, что больше литературы, что рассыпано Не по страницам, а по самой земле.
Окажись с ним рядом в духане Самадло или еще где-нибудь какой-нибудь современный
Сальери (а ведь оказывались, напорное, и не раз!), то Симон наверняка бы, полуслушая
высокопарные изречения Сальери о священном смысле искусства, заслушался бы не
этими ядовито-мудрыми словами, а немудрящей песенкой шарманки, как Моцарт
когда-то уличной скрипкой, или молотком грузинского сапожника, родного брата моего
зи-м и некого.
Такие люди, как Симон Чиковани, рождаются поэтами вне зависимости от
профессии. Если бы Симон никогда не писал стихов, а был крестьянином, он понимал
бы язык трав и мычание коров; если бы он был учителем, он знал бы, как без ложной
нравоучительности направить детей, стоящих на зловеще-прекрасном распутье жизни,
в сторону добра и справедливости; если бы он был врачом, он бы старался спасти всех
приходящих к нему с болезнями, так, как будто все они были его самые близкие
родственники; если бы он был священником, он бы складывал свою проповедь из
множества исповедей, услышанных им, а не из религиозных догм, и эта проповедь
звучала бы для слушателей как будто высказываемая ими самими, а не откуда-то из
декорированного религией неба. А если бы так случилось, что жизнь загнала бы его в
подлестничную мастерскую и дала бы ему в руки только сапожное шило и дратву, он и
сапожником был бы прекрасным, ибо и В этом он бы нашел поэзию служения людям.
Но судь
131
дость никогда не переходила в национальную узость. В этом была его высокая
интеллигентность. Он был интеллигентен настолько, что никогда не подчеркивал свою
интеллигентность. Ему был свойствен в общении демократический дух, который и
служит всегда признаком внутреннего аристократизма. Представить Чикова-iiii
подхалимничающим перед так называемыми сильными мира сего или, наоборот,
попирающим слабых мира сего было невозможно. Он сохранял достоинство с силь-
ными и братское отношение к слабым.
Собственно, эти качества всегда служат моральными опорами любого большого
человека, большого поэта.
Дома, равного по гостеприимству дому Чиковани.где реял добрый дух незабвенной
Марнки, я не встречал. Здесь редко звучали пышные тосты, и хотя здесь и пили, но
лишь мешая струю вина с мудростью беседы. Сюда можно было прийти с любой
бедой, зная, что тебя не будут жалеть с показной участливостью, а помогут тебе не
столько расспросами, сколько взглядами, сколько самим воздухом участия. Поэзия
Чиковани похожа на его собственный дом — она остается открытой для всех, кто
нуждается в этом благословенном воздухе участия, воздухе поэзии человеческих
взаимоотношений.
О задаче поэзии Симон Чиковани сказал так: «Поэзия всегда является чудесным
результатом непростой, напряженно-драматической встречи поэта с миром, искрой,
высеченной при их столкновении, независимо от того, гармония это или конфликт
связывает поэта с миром. Лишь равнодушные неспособны высечь эту искру, т. е.
неспособны к зачатию стиха».
Когда Симон Чиковани стал слепнуть, он переносил это с необыкновенным
мужеством, старался подшучивать над тем, что он плохо видит. Но до конца жизни он
обладал тем зрением сердца, которое всегда позволяло ему видеть сальную ухмылку
подлеца и честное, открытое лицо друга, и он никогда не утрачивал ощущения разницы
между первым и вторым, как это иногда бывает с некоторыми людьми, слепнущими во
зрении.
Поэзия — это воплощение лучших человеческих качеств поэта, и сама поэзия
Симона Чиковани — это
71
iMi.iii лучший памятник ему. Поэзия — лучший памят-шк потому, что она
бессмертно дышит, видит, слышит, Предает, улыбается. Чиковани мыслил и страдал, но
градал он не только своими страданиями, а, по выра-Кению Луговского,
«страданиями своих друзей». Поэ-ому так много его друзей страдают сегодня от того,
чго II 0 нет с нами.
974
БЛАГОРОДСТВО ОДНОЛЮБА
е
w дням поздно начавшим печататься, совсем не знаменитым поэтом были написаны
замечательные строчки:
И молча умирают однолюбы
на подступах к бульварному кольцу.
Эти строчки не были случайны ни для творчества этого поэта, ни для всей его
жизни. Он всю жизнь был однолюбом и умер тоже молча и тоже на подступах. Имя