похожа на стену старинной русской печи. Около этой могилы тепло. Когда я там
147
был, шел дождь, и надгробье, казалось, покачивалось, приподнимаемое над миром
на серых веревках дождевых струй. Камушком была прижата к надгробью вологодская
молодежная газета со стихами, посвященными Рубцову. В пол-литровых байках и
кефирных бутылках стояли полевые цветы. Садовые — не пошли бы к этой могиле.
Его стихи тоже были похожи на полевые цветы и пробились сквозь асфальтовую
серость, чтобы напомнить нам что-то, что мы иногда забывали.
Бабка, когда-то сунувшая Рубцову краюху на дорогу, сказала ему:
Слушайся старуху!
Хлеб, родимый, сам себя несет.
Так сама себя несет и поэзия по земле, которой она взращена.
1977
Дыхание рядом
ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ
L„«...
ли своим ватным, но пуленспроницаемым панцирем необязательность по
отношению к другим. Эти люди могут наобещать что угодно, однако никакое обещание
— ни бытовое, ни, так сказать, общественное — не становится для них моральным
обязательством, которое следует выполнять. К сожалению, бывают и поэты такого
сорта.
Борис Слуцкий из поэтов иного, круто заквашенного теста обязательности. Это
обязательность по отношению к ближним: «Я зайду к соседу, в ночь соседа, в маету
соседскую зайду, в горести соседские — заеду, в недобро соседа — забреду».
Это обязательность по отношению к дальним: «Не .Точу быть вычеркнутым словом
в телеграмме — без него дойдет! — а хочу быть вытянутым ломом, в будущее
продолбившим ход».
Это обязательность перед временем: «Не забывай незабываемого, пускай давно
быльем заваленного, но Ice же, несомненно, бывшего с тобою, евшего и пивше-ро и
здесь же, за стеною спавшего и только после запропавшего: не забывай!»
Это, наконец, обязательность перед самим собой: «Мне жаль истратить строки и
лень отдать в печать, чтоб малые пороки толково обличать».
Может быть, в лирического героя Слуцкого трудно влюбиться — он слишком резок,
порой суховат, подчеркнуто неромантичен, будничен, да, собственно, и на
влюбленность не напрашивается, но зато такому герою
78
можно поверить раз и навсегда, даже если однажды ложно понятая обязательность
может толкнуть его на какой-нибудь неверный шаг. Обязательные люди, со] вершая
неверный шаг, уже потом не повторяют его, а искупают всей жизнью. Эта тема
драматично и муже! ственно звучит в стихотворении Слуцкого «Случай».
Знаешь, что такой лирический герой выслушает теб с чем ты к нему ни придешь, не
оскорбит неинтересо к твоим радостям и горестям. Знаешь, что если он те что-то
расскажет, то никогда не соврет, а если совреш ты, нелицеприятное понимание твоего
вранья проступи в его усмехнувшихся глазах. Знаешь, что если у него по! просить
денег взаймы, он тебе непременно их даст, а та и сам предложит, не дожидаясь твоей
просьбы.
Обязательность Слуцкого по отношению к его кол-! легам — и старшим, и
молодым — накладывает и и меня обязательность высказать те слова о нем, которые я
давно носил в себе, но еще не высказал.
Году в пятидесятом, когда я писал бодрые стихи для «Советского спорта», мне
впервые попались в руки nei репечатанные на машинке стихи Слуцкого. Буквы глящ
дели с третьекопирочной блеклостью. Но их смыс выступал с такой грубоватой
отчетливостью, как есл бы они были не то что выбиты на граните, а нацарапа-] ны на
алюминиевой миске солдатским ножом.
Хотя его первое стихотворение было опубликовано еще до войны, Слуцкий после
этого долгое время печатался, в отличие от меня, зеленого юнца, не в газе| тах, не в
журналах, а только на пишущей машинке Поэзия Слуцкого поразила меня
остроугольной косттм стостыо, резкостью, крупностью ни на кого не похоже почерка.
Сейчас к этому почерку мы привыкли, а в в пятидесятых такой почерк не то чтобы
пугал многн но несколько шокировал. Вообще любой поэт со своей неповторимой
интонацией не может немедленно уложиться в умах у читателей, даже подчас
достаточно искушенных. Не проводя никаких параллелей, вспомним Маяковского,
которому понадобилось немало времени, чтобы убедить в себе людей, воспитанных на
Тютчеве, Баратынском.
Помню, как вместе с Фазилем Искандером мы пришли к Слуцкому в комнатку на
Трубной. Хотя по молодости лет и я, и Фазиль несколько форсили друг перед