обнажены и требуют от поэта такой же художественной неприкрашенности.
Конечно, есть разные приемы в трактовке одних и тех же тем. Так, например, уже
упоминавшееся стихотворение Слуцкого «Госпиталь» и стихотворение Луконина «Мои
друзья», казалось бы, тематически близки. Но вот интонация Луконина:
Несли обед.
Их с ложек всех кормили. А я уже сидел спиной к стене, и капли щей на одеяле
стыли. Завидует танкист ослепший мне и говорит
про то, как двадцать дней не видит. И —
о ней, о ней, о ней...
А вот Слуцкий:
Напротив,
на приземистом топчане, Кончается молоденький комбат. На гимнастерке ордена
горят. Он. Нарушает. Молчанье. Кричит!
(Шепотом — как мертвые крича г.)
Какое стихотворение лучше? Оба — лучше, потому что у каждого из поэтов свой
взгляд на мир, свои слова, свое ощущение кожей — крови, войны. Многие наши поэты
сражались и с пером, и с оружием в руках за одно и то же правое дело на одной и той
же войне. Но когда они стали писать о ней, то оказалось, что у каждого поэта была своя
война. Своя война у Симонова, своя — у Твардовского, своя — у Луконина, своя — у
Слуцкого. Это еще одно из доказательств неповторимости индивидуальности — и
личностной, и поэтической.
Отличие Слуцкого от многих поэтов в том, что он не стеснялся писать о самых,
казалось бы, неэстетиче-скнх вещах, да и писал он об этом, вываливая кишки наружу, а
не драпируясь в лирический кокетливый хи-....."с декоративными погончиками. «Лежит
солдат—
155
в крови лежит, в большой ..», «Смотрите, как, мясо с ладоней выев, кончают жизнь
товарищи наши!», «Тик сотрясал старуху. .», «Те, кго в ожесточении груди пустые
сосал...» и т. д.
Это вовсе не нарочитое нагромождение ужасов, чтобы потрясти воображение
слабонервного читателя,— это суровое, простое отношение к жизни, ставшее отно-
шением к поэзии. Принцип поэта: «Так было в жизни — так должно быть в стихах» —
это продуманная творческая смелость, противопоставляющая себя слезливой
красивости.
Когда году в пятьдесят четвертом Слуцкий читал свои стихи на поэтической
секции, встал Михаил Светлов и произнес краткую речь: «По-моему, нам всем ясно,
что пришел поэт лучше нас».
Я думал, что Светлов, обладавший драгоценным качеством влюбляться в чужие
стихи, кое-что, конечно, преувеличил, потому что тогда были живы и он сам, и
Твардовский, и Заболоцкий, и Пастернак, и были другие. Но правда в том, что под
влияние интонации Слуцкого попадали многие — в том числе и автор этой статьи —и
выбирали себе шинель явно не по росту. Однако впоследствии опыт преодоленного
влияния внес новые оттенки во всю многообразную молодую поэзию.
Одно ценнейшее психологическое качество Слуцкого, подмеченное в свое время
Эренбургом,— это глубокий внутренний демократизм, не противоречащий тонкой
интеллигентности, а, наоборот, цементирующий се; но Эренбург не совсем точно
ассоциировал демократизм Слуцкого с некрасовским. В поэзии Слуцкого, конечно, нет
такого ощущения крестьянства, как у Некрасова. Но это выношенный под огнем
фронтовой демократизм, когда в пургу «не отличишь погоны — кто офицер, а кто
солдат». Это демократизм нового, подлинно социалистического типа, когда поэт не
просто «сострадающий простому люду», а страдающий вместе со всем народом в
моменты его бед и даже не желающий выделяться из народа в его будни своей какой бы
то ни было личной привилегированностью.
Не желаю в беде или в счастье, Не хочу ни в еде, ни в труде Забирать сверх
положенной части Никогда. Никак. Нигде.
81
Никогда по уму и по стати Не смогу обогнать весь народ. Не хочу обгонять по
зарплате, Вылезать по доходам вперед.
Словно старый консерв из запаса, Запасенный для фронтовиков, Я от всех передряг
упасся — Только чуть заржавел с боков.
Вот иду я — сорокалетний, Средний,
может быть, — нижесредний, По своей, так сказать, красе.
— Кто тут крайний?
— Кто тут последний? — Я желаю стоять, как все.
Эти строки из стихотворения «Если я из ватника нылез...» — прекрасное средство
для выведения некоей сомнительной печати «избранности», так и сияющей на лбах
иных стихотворцев. Отношение к народу, по Слуцкому, однако, не предполагает
никакого заигрывания, заискивания:
Не льстить ему.
Не ползать -перед ним!
Я — часть его.