Выбрать главу

Он — больше, а не выше.

В стихотворении «А я не отвернулся от народа...» концовка, правда, несколько

входит в противоречие с основной трактовкой темы народа:

Я из него действительно не вышел. Вошел в него — И стал ему родным.

Конечно же кобзевское: «Вышли мы все из народа, как нам вернуться в него?» —

чуждо стихам Слуцкого. Однако выражение «вошел в него» все-таки почти неуловимо,

но отдает «хождением в народ». В народ не «входят», а становятся его частью —

хорошей или плохой— при самом появлении на свет божий. Я думаю, что поэта

подвела игра слов «вышел-вошел», произошедшая, возможно, от самой постановки

вопроса в первой-сцючке — ведь ее горделивость не совпадает с форму-лой: «Я —

часть его».

157

Естественное проявление демократизма — ненасытное любопытство к жизни. Это

любопытство — при всей разности художественных манер — сближает Слуцкого с

таким, казалось бы, далеким от него поэтом, как Смс-ляков. Слуцкого интересуют и

мальчишки из ремесленных училищ, и испанцы в изгнании, и Хлебников, и пленный

итальянец, и пищевики в доме отдыха, и глухой, слушающий радио, и инженер,

сдающий поэту комнату, и еще футбол, хотя, по собственному признанию, поэт совсем

не разбирается в нем. В таком любопытстве нет праздности. Основа его —

неравнодушие, обязательность по отношению к людям и ситуациям, которые могут сте-

реться в памяти или ложно воплотиться, если не будут запечатлены непосредственным

свидетелем. Поэзия Слуцкого обладает силой документа — «Только правду и только

правду!» — и в то же время эмоциональной напряженностью военного писаря, который

пишет «монолог в расчете на то, что он сам бы крикнул, взошедши на эшафот».

Поэзия — это то свидетельство, которое переходит в моральное обязательство.

Творчество Слуцкого, конечно, не может служить всеобъемлющим эталоном, как,

впрочем, не может служить эталоном поэзия ни одного в отдельности поэта, может

быть, за волшебным исключением Пушкина.

Сказав в стихотворении «О погоде»: «Солдату нужна не природа. Солдату погода

нужна»,— автор как бы сам уверовал в эту формулу — это как раз пример ложной

обязательности. Попытки лирических пейзажей v него, как правило, неудачны,

топорны.

Прекрасные, как цветы, грибы, " Тяжелые, как грибы, цветы...

Утром встану — свежий, бодрый — Под снежинок сдержанный смех...

Тема любви к женщине почти отсутствует. Впрочем, тут есть похожий пример

такого большого поэта, как Твардовский. Прозаизация стиха у Слуцкого, необходимая в

ряде случаев и даже создающая особую музыку, иногда приводит к тому, что стих

начинает рассыпаться на составные части. Инверсии, хорошие при трагедий

82

ной прерывистости дыхания, нелепо выглядят в стихах

С температурой 36,6°.

На мой взгляд, главнейший недостаток поэзии Слуцкого состоит в том, что из ее

опыта как бы выпал Блок, который знал преимущества мышления музыкой перед

рациональными категориями. Как я уже сказал, у Слуцкого есть и своя музыка, но

иногда она переходит В музыку чисто конкретную, невосполнимо утрачивая мелодию.

Тем не менее было бы заблуждением считать, что Слуцкому удаются только лирико-

эпические мотивы, прозвучавшие в таких широко известных стихах, как «Кельнская

яма», «Лошади в океане», «Писаря», «Памятник», «Толпа на Театральной площади»,

«Баня» и других. Слуцкий — сдержанный лирик, но лирик беспощадный к себе в своей

драматической исповедально-сти.

Не выдал бог, свинья не съела,

и не рассталось ни на миг

с душою трепетное тело,

к которому я так привык,

которым грешен и утешен,

с которым так порой небрежен.

Оно — одно. Другого нет.

Живу на лучшей из планет,

меняю несколько монет

на целых двести грамм черешен.

Вот один из стихов Слуцкого:

Это — Коля Глазков. Это — Коля, шумный, как перемена в школе, тихий, как

контрольная в классе, к детской принадлежащий расе.

Это Коля, брошенный нами в час поспешнейшего отъезда из страны, над которой

знамя развевается нашего детства.

Детство, отрочество и юность — всю трилогию Льва Толстого — что ни вспомню,

куда ни сунусь, вижу Колю снова и снова.

Отошли от него эшелоны, роты маршевые отмаршировали. Все мы — перевалили

словно, он остался на перевале.

159

А между ними пустота: Тщета газетного листа..,