целокупности его подчас жестоких деталей:
Споры, свары, пересуды, . Козни, заговор, комплот. Страх перед мытьем посуды
Женские сердца гнетет.
...Как вы топали но коридорам. Как подслушивали за дверьми, Представители мира,
в котором Людям быть не мешало б людьми.
Но эта жестокость бытия не ожесточает поэта, и даже в его несколько язвительной
усмешке чувствуется «к людям на безлюдье неразделенная любовь»:
89
Помню всех вас — великих и сирых,— Всеми вами доволен вполне. Запах жареной
рыбы в квартирах Отвращенья не вызвал во мне.
Мир коммунальных квартир порой удушлив, порой невыносим, но это все-таки его
мир, и в нем живут те люди, о которых он может сказать:
Слава богу!
Есть товарищи у меня.
Сквозь всю книгу проходит лейтмотивом тема не* избывной вины перед миром —
перед образами отца, няни, любимой, товарищей по войне, перед самим собой. Порой,
бросаясь к этим дорогим образам, только что желчный поэт становится даже слишком
сентиментальным:
О. этих рук суровое касанье, Сердца большие, полные любви. Саратовские хмурые
крестьяне, Товарищи любимые мои!
Родина моя, Россия, Няня... Дуня... Евдокия...
Тут неожиданно даже чувствуется что-то непрофессиональное. Но слишком
мастерски сколоченный стих бывает иногда оскорбителен по отношению к чужой и
собственной боли, и в ряде случаев я предпочитаю недостаток профессионализма,
нежели его избыток. И, может быть, иногда забвение о собственном умении и есть
проявление высшего уровня мастерства, ибо мастерство неотделимо от нравственного
такта.
Главное в искусстве — точность.
Как поразительно точен Межиров в замечательном стихотворении «Станислава».
Женский поиск
подобен бреду — День короток, а ночь долга. Женский поиск
подобен рейду По глубоким тылам врага. ...Научиладь
прощаться просто, Уходя, не стучать дверьми. И процентов на девяносто
Бескорыстной была с людьми.
89
Эти «девяносто процентов» и есть стопроцентная точность поэзии, потому что,
даже воспевая, поэт не допускает никакой сусальности. С какой естественностью
лирическое стихотворение говорит о мире не с вознесенной над абстрактным
человечеством абстрактной трибуны, а из простой московской коммунальной
квартиры, где стоит тот самый запах жареной рыбы.
Самодержцы, Владыки, Судьи, Составители схем и смет, Ради шубы —
проголосуйте!
Ради Стаей
скажите —
нет!
...Чтобы Стася могла
впервые, От восторга жива едва, Всунуть рученьки
в меховые
На три четверти
рукава.
Стихотворение «Серпухов», за исключением, может быть, концовки, написано с
душераздирающей сдержанностью:
Хмур могильщик. Возчик зол. Маются от скуки оба. Ковыляют возле гроба. Путь на
кладбище тяжел. Вдруг из ветхого сарая На данковские снега, Кувыркаясь и играя,
Выкатились два щенка. Сразу с лиц слетела скука, Не осталось и следа: «Все же
выходила сука,— Да в такие холода».
Некоторые поэты наряжают каждое стихотворение, как новогоднюю елку, отяжеляя
смысл стеклянными шарами метафор, ватой сентиментальности, канителью изящных
рифм, так что самой елки почти не видно. Но есть иная сила — сила ненарядности,
неприкрашен-ности:
Возле трех вокзалов продавали Крупные воздушные шары. Их торговки сами
надували Воздухом, тяжелым от жары.
175
...А потом явился дворник Вася, На торговку хмуро поглядел, Папироску «Север» в
зубы вдел И сказал:
«А ну, давай смывайся».
Папироской он шары прижег. Ничего торговка не сказала, Только жалкий сделала
прыжок В сторону Казанского вокзала.
Последнее четверостишие написано с такой пластической осязаемостью, что
торговка словно застывает в воздухе, как на картине Марка Шагала.
Стихотворение «С войны» по своей пластической и психологической точности одно
из лучших во всей советской поэзии:
Наш бедный стол
всегда бывал опрятен — И, вероятно, только потому, Что чистый спирт
не оставляет пятен, Так воздадим же должное ему!
Еще война бандеровской гранатой Врывалась в полуночное окно, — Но где-то
рядом, на постели смятой, Спала девчонка
нежно и грешно.
Она недолго верность нам хранила — Поцеловала, встала и ушла, Но перед этим
что-то объяснила И в чем-то разобраться помогла.
...И потому,