приговор в глазах вроде бы уклоняющегося от прямого ответа народа.
Одно из лучших, а может быть лучшее стихотворение Самойлова «Пушкин,
Пестель и Анна». Пушкина и влечет к Пестелю, и в то же время несколько настора-
живает его рациональность. Пестеля влечет к Пушкину и в то же время обескураживает
неожиданная, как бы
186
нелогичная цепь его мышления. Но во время разговора Пушкин слышит то, что не
слышит Пестель,—голос Анны, голос гармонии. И Пестель прав, но, видимо, более
всего права гармония мира. В этом стихотворении нет никакого подведения итогов, что
выгодно отличает Самойлова от многих поэтов. Самойлов почти всегда оставляет
читателю как невидимому соавтору закончить стихотворение. И в этом
непринужденная грация доверия.
В таких главах поэмы «Ближние страны», как «Помолвка в Лейпциге», «Баллада о
немецком цензоре», проступает, может быть, не совсем раскрытая сторона дарования
Самойлова — его сатиричность, если не беспощадно язвительная, то весьма недалекая
от этого. Мудрость мешает абсолютной беспощадности, но снисходительность
презрительной жалости может быть еще убийственней. Наибольший эффект дает не
заранее смоделированное черно-белое отношение к действительности, а
непринужденность цветового восприятия мира. Самойлов им обладает. Так, например,
в стихотворении «Фотограф-любитель», начинающемся в насмешливой интонации:
Фотографирует себя С девицей, другом и соседом, С гармоникой, велосипедом, За
ужином и за обедом...—
Самойлов не сбивается на фельетонное осуждение духовного мещанина, а
воззывает к нему, который «и сам был маленькой вселенной, божественной и
совершенной»:
Кто научил его томиться,
В бессмертье громкое стремиться,
В бессмертье скромное входя?
Конечно, здесь вспоминается пастернаковское «насколько скромней нас самих
вседневное наше бессмертье» и «А человек — иль не затем он, чтоб мы забыть его
смогли?» Ходасевича, но в данном случае даже в переимчивости есть открытая
непринужденность, оправдывающая наличие первоисточников. Самойлов вообще не
стесняется полуцитировать при случае, но, впрочем, этого не стеснялись и многие
наши предшест-венники,— скажем, тот же Пушкин и Блок,
187
1еперь—о недостатках книги как таковой. Прошу извинить меня за
бесцеремонность, которую может оправдать лишь моя любовь к поэту, но Самойлов
пишет непростительно мало, это огорчает тех, кто любит его поэзию. Конечно, по
выражению Светлова, «лучше писать непростительно мало, чем непростительно
много». Тем не менее я убежден в том, что человек такого недюжинного дарования, как
Самойлов, не должен растрачивать столько сил и времени на переводы. Переводы —
это дело нужное, благородное, но только в тех случаях, когда не мешают собственной
работе. То огромное количество строк, которое перевел Самойлов, явно сказывается
кое-где не только на количестве строк собственных, но, к сожалению, и на их качестве.
Это второй, может быть, самый серьезный недостаток книги, которая могла быть не
только вдвое больше, но, может быть, и вдвое лучше. Но, к сожалению, в книге много
скользящего, первопопавшихся строк, поставленных явно с переводческой легкостью,
которая нарушает общий строй, непринужденность: «Кони, тонкие, словно руки», «И
сызнова подвиг нас мучил, как жажда...», «...Чьи-то судьбы сквозь меня продеты...».
Появляются рядом с прекрасными строгими строками такие ориентальные красивости:
«И когда, словно с бука лесного, страсть слетает — шальная листва...», «И птицы-
память по утрам поют, и ветер-память по ночам гудит, деревья-память целый день
лепечут. .», «Вкруг дерева ночи чернейшей легла золотая стезя. И молнии в мокрой
черешне— глаза», «И волосы струятся по плечам, как музыка немая...», «Февраля
неистовая месса» и т. д. То, что может с грехом пополам сойти как посредственный
перевод, вопиет рядом с такими стихами, как «Зрелость», «Сороковые», «Перебирая
наши даты», «Стихи о Иване». Стихотворение «Предместье» кажется переводом из
Межелайтиса, «Белые стихи» — переводом из Жака Превера, стихи «Мост», «Первый
гром» — переводом из Сельвинского, стихотворение «Элегия» — переводом из Л.
Мартынова. А поэт должен прежде всего переводить самого себя.
1972
И В САНЧО ПАНСО ЖИВЕТ ДОН-КИХОТ
«Я
#В хоть и ем хлеб в страхе, по все-таки наедаюсь досыта, и это для меня главное —