нее равно чем, морковью или куропатками, лишь бы наесться»,— заявляет Санчо,
возвратившись после незадачливого губернаторства к своему господину.В этой фразе
обнаженно сформулирована вся сущность бездуховного мирового мещанства, часто
играющего в духовность. Понятие «наесться» — этот идеал так называемого
«мещанина» — не следует понимать только физио* логически. Современный мещанин,
в отличие от Санчо, может быть подтянутым, стройным, с натренированными I реблей
и теннисом мышцами, избегать слишком жирной пищи, чреватой холестерином, и тем
не менее главным для него остается хищный инстинкт «наесться» — наесться личным
благополучием, плотскими наслаждениями, детективными кинофильмами и
книжонками и,, наконец, властью над себе подобными — лишь бы досыта. Опасность
для человечества состоит в том, чта границы этого «досыта» слишком неопределенны и
чтв аппетит приходит во время съедания ближних. Но современный мещанин ловко
скрывает свой аппетит пот ханжеской маской диетика. Простодушие Санчо, ТОЛЬКО
иногда обороняющееся лукавством, уже доказывает era моральное преимущество перед
современными мещанами. Не будем забывать и того, что Санчо постоянно находится в
борьбе с животным инстинктом самосохранения и мужественно преодолевает его, а
если даже и спорит с «рыцарем печального образа», про себя называя его
сумасшедшим, то вместе с тем необыкновенна предан ему и, может быть в чем-то
грустно завидузц
97
помогает искать несуществующую и тем более прекрасную Дульсинею. По-
крестьянски смекалисто ориентируясь в реалиях жизни, Санчо не может стать таким
же идеалистом, как Дон-Кихот, но разве не самый высокий идеалист — человек,
наделенный безобманным видением и, несмотря на это, ставший честнейшим оруже-
носцем обманывающегося благородства?
И Санчо Пансо не более ли рыцарь, чем сам «рыцарь печального образа»?
Итак, есть ли Дон-Кихот в Санчо Пансо?
Этот вопрос, возникавший во мне и раньше, снова властно прорезался при
прочтении книги Е. Винокурова «Метафоры».
«— Я против вселенского зла негодую! — Ну что ж, я плачевный предвижу исход...
— В трактире тщедушную шею худую из панциря вытянул Дон-Кихот... Сидим и
беседуем: так, мол, и так-то. Мы друг против друга, вопрос на вопрос.— Да разве же
можно идти против факта? — А что — против совести разве попрешь?» С кем ведет
спор герой Винокурова? Ответ дан давно: «С кем протекли его боренья? С самим со-
бой, с самим собой...» И думаю, что во многих из нас живут и Дон-Кихот, и Санчо
Пансо, и, хотя доминанта может принадлежать то первому, то второму, это дву-
единство гиперболизированных противоположностей и определяет изначальную
человеческую сущность.
Ранний Винокуров сразу вошел в поэзию со своей неповторимой интонацией, где
дотошное знание армейского быта и стансовая мечтательная возвышенность
сочетались взаимодоверчиво и противоречиво. Однако поэт недолго носил на ушанке
со споротой звездочкой ярлычок «поэт военной темы». Война вообще не может быть
темой, а лишь жизненным опытом, в результате которого способно родиться его
нравственное осмысление, то есть тема. Дым войны не сразу, но постепенно
развеивался, и в нем с иной, чем раньше, отчетливостью проступали лица людей, лицо
времени, собственное лицо. Или — не проступали.
Свое лицо мы добываем
с бою,
Страшимся мы, как видно,
неспроста
Быть, как икринки,
схожи меж собою.
J 90
Оказалось, что на войне в чем-то было проще, хотя думалось, что победа сразу
разрешит все сложности. Мир, сужавшийся в бою до линзы артиллерийского прицела,
внезапно расширился, ошарашил, а потом снова сузился, верней, сгустился «какой-то
незнакомо оробелый, в дрожащей капле у конца пера, безмолвной ночью, над бумагой
белой».
Быт был уже не похож на прежний, армейский, когда так по-юношески свежо
можно было радоваться поэзии казарменного обеда. Уже в третьей книге — «При-
знанья»— ощущалось, что перо царапает по дну опустевшей консервной банки НЗ и в
то же время, не боясь сломаться или утонуть, мужественно окунается в новые, по-
иному кровавые чернила так называемой мирной жизни.
Драгоценное качество героя Винокурова — простодушие, обороняемое ранее
защитным цветом армейско-сти, в мирной жизни становилось норой легкоуязвимым.