«Много есть на свете теологов, которые сами не годятся в проповедники, но зато
прекрасно умеют подметить, чего не хватает в чужой проповеди или что в ней
лишнего».
Конечно, у Винокурова, как и у всякого поэта, есть свои недостатки, но без наших
недостатков не было бы и нас. Все же избавление от некоторых из них помогает нам
быть самими собой. По стихам Винокурова видно, что он поэт не только пишущий, но
и читающий. Но иногда в стихах Винокурова улавливаешь уж слишком прямые цитаты,
как, скажем, в стихотворении «Пишите кровью!», явно напоминающие некоторые
тезисы немецкой философии. Некоторый холодок рассудочности проскальзывает
временами, когда Винокуров пишет на темы, как бы раскрыв словарь и ткнув туда
наугад пером: «История», «Риск», «Легкость», «Молоко» и т. д. Однако основная линия
у Винокурова теплокровная, мужественная: «Я крылья еще не расправил — а
молодость позади». Это уже цитата не из книги, а из собственном души, из
собственной плоти. А вот самоотверженный вопрос, на который далеко не все
способны, особенно в свой адрес: «Были ведь молодыми когда-то и мы... Ну и что?»
Это «Ну и что?», сочетающее и санчопансов-ский реализм, и дерзкий вызов Дон-
Кихота, содержит в себе и третье неоценимое качество — не теряя видения жизни,
какая она есть, не терять страсть по той
100
жизни, какой она может и должна быть. Иногда в своем подчеркнутом бытовизме
Винокуров просто прикидывается, что он неромантичен.
Винокуров хитро придает своему герою нарочито гиперболизированные
недостатки,, чтобы острей поставить проблему вещности и вечности. Винокуров до
предела заземляет поэзию, одновременно борясь с подкожной заземленностью. В этом
— своеобразный художественный подвиг Винокурова, ибо порой можно натолкнуться
на недопонимание его задач. Утрировать собственные существующие или даже
вымышленные недостатки труднее, но почетней, чем притворяться неуязвимым,
железо-бетонно безошибочным. В поэзии ахиллесова пята ценней геркулесовой
грудной клетки, сконструированной из проволочного каркаса.
В Винокурове донкихотское и санчопансовское перемешалось. Герой Винокурова и
не менее мудр, чем Санчо, и не менее смел, чем Дон-Кихот. Винокуров никогда не
рядился в доспехи рыцаря гражданственности, которые иногда при прикосновении к
ним издают лишь глухой звук раскрашенной картонажной продукции, но сквозь всю
его поэзию проходит неукротимая рыцарская борьба с мещанством, с заедающей
бытовщиной.
Когда он видит торжество бездуховности, в какой бы форме она ни проявлялась,
Винокуров пронзительно спрашивает:
Крадется в сердце ужас: неужели все это цель, конец, венец, итог?
Винокуров не хочет, чтобы люди тратили силы на борьбу с ветряными мельницами,
но он не хочет, чтобы они утратили благородство Дон-Кихота. Винокуров не хочет,
чтобы люди стремились губернаторствовать, как Санчо, который признавался самому
себе: «Горе не в том, что мне не хватает смекалки для управления, а в том, что этот
остров болтается неизвестно где». Винокуров хочет, чтобы люди не утратили
природную мудрость Санчо, и призывает: «Дорогу простодушью!»
По народному выражению, «хитрость — ум дурака».
Простодушие — это мужество ума и сердца. Вот простодушное, чем-то
напоминающее вагонную песню, но такое прелестное в своей печали стихотворение:
«Цыганка мне гадала и за руку брала... От целого квартала
100
лишь камни да зола. Бьет пушка щебень с танка, и там :а лесом бой... Останемся ль,
цыганка, живыми мы с
тобой?»
Если жизнь — это та цыганка, которая гадает по линиям наших строк на ладони
времени, то один из лучших сегодняшних русских советских поэтов Винокуров может
быть уверенным в том, что, пока останется сама жизнь, останется и его поэзия. Поэзия
Винокурова останется потому, что она мудра, а ведь Дон-Кихот сказал: «Дурак ничего
не понимает ни в своем, ни в чужом доме, по той простой причине, что на основе глу-
пости нельзя построить мудрое здание».
1973
СКОМОРОХ И БОГАТЫРЬ
уществует определение «поэт для поэтов». Обычно так называют человека, не
снискавшего громкой известности среди широких читательских масс и тем не менее0
оказавшего влияние на коллег по перу более известных, чем он сам. Но в этом