Но он опережает меня.
— Ну ладно, — говорит он, — покурим еще, и поеду я.
— Куда?
— К Сашке. Мы там кино его монтируем, работы еще на двое суток минимум, безостановочно.
— А можно с тобой?
— Не сейчас.
Короткий ответ. Ответ, который не терпит возражений.
— Так что у тебя случилось помимо издательства? Хочешь — расскажи.
— Не сейчас.
— Ясно.
— Слушай, — говорю я в последнем отчаянном движении — поймать его, уже уходящего, за руку. — Слушай, поедем в Париж! У меня теперь есть деньги. Я так хотела поехать с тобой в Париж!
— Может быть.
Может быть — а может и не быть. Я сама не верю уже, что мы поедем в Париж. Хотя — не он ли учил меня, что все возможно?
Мы расстались с ним в переходе, и я, сверкая своей изгвазданной спиной, своим пальто, перемазанным там, где — никому из людей, которые смотрят на меня сейчас, не догадаться где, — поехала домой. Денег у меня не было совершенно — но и сил ехать в банк, выяснять, поступили ли деньги, не было тоже — да и хороша бы я была, новый клиент в таком-то виде!
Впрочем, мне полагались еще деньги за корректуру — маленькие, но свои. Я собиралась сегодня как раз выяснить их судьбу — но забыла, забыла под гнетом неожиданного, эфемерного богатства и страшных воспоминаний. Я ехала домой, на ходу вспоминая, что уже почти вечер, что сейчас раздастся звонок и что я обещала пойти сегодня в ресторан с Василием Игоревичем, со своим новым заказчиком — «отметить наше будущее сотрудничество». Какой длинный день, боже ты мой! Какой длинный день…
ПО ВЫСШЕМУ РАЗРЯДУ
И вот через два часа я — в маленьком черном платье, в котором я ходила с Сергеем на приемы с деловыми партнерами по особым случаям, с золотой нитью на шее, с двумя кольцами — тонким обручальным и еще одним, с небольшим, но очень хорошим камнем, подарок Сергея на годовщину свадьбы, в коротком меховом жакете, на который пришлось сменить пальто, выхожу вниз, к машине, где ждет меня Василий Игоревич.
Я думала, что это будет та же самая машина, черная, большая, с шофером. Но это что-то совсем другое — темно-синего цвета, маленькое, изящное — в машинах разбираться я так и не научилась. И он сам сидит за рулем — выскакивает из машины, открывает мне дверцу… То есть мы будем с ним совсем одни.
Мы едем в центр, в какой-то район, где я никогда не была — надо же, а мне казалось, что центр-то я знаю! — в маленький, как сначала кажется, ресторанчик — но там, внутри, несколько залов, и в одном из них, в углу, у окна, наш столик, через два столика от небольшой эстрады, на которой уже сидят музыканты и поет какая-то женщина в серебристом платье, поет что-то английское, непонятное, тихо и печально. Стилизация под тридцатые годы, что ли, под фильмы с Хэмфри Богардом?
Очень хороший ресторан, мне по крайней мере так кажется — как будто и не в Москве. Хороший ужин, изысканное вино. Он не пьет — он за рулем, пьет только воду из бокала тонкого стекла. Я пью какое-то французское вино, которое посоветовал сомелье — красное сухое. Мы едим много разного мяса, очень вкусного — он угадал, я люблю мясо. Он вообще все угадывает — то ли он так хорошо уже изучил меня, то ли это стандартные приемы специалиста по обольщениям, на которые я с легкостью покупаюсь.
Наконец после десерта, кофе и обсуждения моего романа — на сей раз я изо всех сил стараюсь соответствовать, слушать, запоминать и думать, что и как дальше придется делать. Какой Париж, господи боже мой, мне ведь работать надо! Мне надо писать! Хотя слетать в Париж на два дня, за новыми впечатлениями — это я могу, это можно организовать как производственную необходимость, они мне простят.
После десерта мы поднимаемся и выходим на улицу, к машине. На улице промозгло — уже не зима, а до тепла еще далеко. Он сажает меня в машину, мы продолжаем разговор, катим по темным улицам, заворачиваем в переулки, и все никак не доедем до тех утопающих в огнях улиц, каких теперь так много в Москве — перед нами маленькие магазинчики с крошечными вывесками, двухэтажные дома, тяжелые, массивные шестиэтажные — то ли дореволюционные, то ли, наоборот, послевоенные, которые строили пленные немцы. Какие-то кованые ограды, двери посольств, неожиданно возникающие в лучах фар, встречные немногочисленные машины, стремительно проносящиеся мимо и плавно заворачивающие в такие же переулки, из которых мы сами только что выехали. Людей практически нет — по ночам этот камерный, тихий, удаленный от Тверской центр пуст.