Тогда Жозеф, потребовав тишины, прочел другое письмо Наполеона, датированное уже серединой марта, в котором, в частности, говорилось следующее:
Если неприятель двинется на Париж с такими силами, противостоять которым не будет никакой возможности, отправьте на Луару регентшу и моего сына. <…> Помните о том, что я предпочел бы, чтобы она бросилась в Сену, нежели попала бы в руки врагов Франции[413].
Теперь сомнений не было: нужно подчиняться.
В полночь, когда императрица, вся в слезах, следила за тем, как упаковывали вещи и закрывали дорожные сундуки, Талейран веселым тоном объявил в кругу друзей:
— Вот и конец всей этой истории!
29 марта Мария Луиза, перед тем как уехать в Блуа, отправила свою придворную даму герцогиню де Монтебелло спросить у Талейрана, когда тот планирует отправиться в путь.
— Мой Бог, — ответил Талейран, — если честно, я еще не знаю.
Следует отметить, что в этот момент он как раз мучился вопросом: как сделать так, чтобы разом и уехать из Парижа и не уезжать из Парижа?
Бывший министр находился перед труднейшим выбором: ехать ему за императрицей, как велел Наполеон всем главнейшим сановникам, или оставаться в Париже? Если ослушаться императора и остаться в Париже, то в случае победы Наполеона, а также в случае его отречения в пользу своего сына ему, Талейрану, это может очень дорого обойтись. С другой стороны, было очень похоже, что союзники победили окончательно и бесповоротно, а это необычайно повышало шансы Бурбонов, и вот тут-то Талейран и мог бы, если он останется в городе, взять на себя деятельную роль соединительного звена между союзниками и Бурбонами. Кто, как не он, мог в этой ситуации с ловкостью организовать все так, будто сама Франция низлагает династию Бонапартов и призывает на трон династию Бурбонов?
Итак, и уехать из Парижа было нельзя, и не уезжать — тоже нельзя. Решение такой задачи на первый взгляд противоречило элементарным законам физики, но это не остановило такого человека, как Талейран, который в самых безвыходных ситуациях всегда как раз и проявлял наибольшую находчивость.
В конечном итоге Талейран придумал следующую комбинацию: при выезде из города, в Пасси, «народ» не пропустил его дальше и «силой» принудил вернуться домой. Этим «народом» был отряд национальной гвардии, командир которого, остановив груженную чемоданами карету Талейрана, спросил:
— Ваши паспорта, господа?
— Вы что, не видите, это же великий вице-электор империи! — возмущенно закричали сопровождавшие Талейрана, не бывшие в курсе его хитроумного плана.
— И что с того? — переспросил офицер.
— Нет-нет, — быстро сказал Талейран, — ничего страшного. У меня нет паспорта, и я подчиняюсь. Чем выше звание, тем больше следует уважать законы.
После этого он приказал развернуть карету и с довольным видом отправился туда, откуда приехал.
Получилось, что он, Талейран, очень хотел, во имя исполнения своего верноподданнического долга и согласно приказу Его Величества, присоединиться в Блуа к императрице и ее сыну, наследнику императорского престола, но, к великому прискорбию, ему на глазах у всех помешали исполнить свой долг какие-то наглые солдаты…
После этого он направил рапорт о случившемся «прискорбном инциденте» архиканцлеру империи Жану Жаку Режи де Камбасересу, герцогу Пармскому.
Так Талейран застраховал себя от возможного гнева Наполеона.
Бывший секретарь Наполеона Луи Антуан де Бурьенн потом написал в «Мемуарах»:
«В то время я приходил к господину де Талейрану каждый день. Когда я явился 30 марта, мне сказали, что он уехал. Однако я поднялся наверх и оставался некоторое время в его особняке с несколькими друзьями, которых я там нашел. Вскоре мы увидели, что он вернулся»[414].
В довершение этого рассказа имеет смысл привести еще один интересный факт: офицером национальной гвардии, который «задержал» князя в Пасси, был… Шарль де Ремюза, муж его старой доброй знакомой, «без колебаний согласившийся подыграть Талейрану, зная, что маршалы Наполеона, защищавшие город, были готовы вот-вот сдать его»[415].
В тот же день, 30 марта 1814 года, была подписана капитуляция Парижа. Талейран же в это время уже работал над подготовкой возвращения или, как уже начали говорить, реставрации Бурбонов.
Парижане, в отличие от москвичей в 1812 году, не только не подумали поджигать свой город, но и не попытались даже толком оборонять его. Большинство горожан, заполнив тротуары и балконы домов, с интересом смотрели на разноцветные колонны союзников, бурно приветствуя «освободителей».
Наполеон в это время во весь опор мчался в направлении к Фонтенбло, там он и встретил курьера, сообщившего ему о сдаче столицы.
Падение Парижа было предопределено: защищать его оказалось практически некому. Обороной безуспешно пытались заниматься маршалы Мармон и Мортье, но силы оказались слишком неравными. Напрасно Мармон в изрешеченном пулями мундире летал с одного фланга на другой и со шпагой в руке водил в атаки свои слабые и плохо вооруженные войска. Сначала он был отброшен к заставе Ля Виллетт, чуть позже после незначительного сопротивления у него был отбит Монмартр. На требование сдать оружие Мармон ответил с негодованием и презрением. На предложение уйти из Парижа в сторону Бретани он заявил, что пойдет туда, куда сочтет необходимым, никому при этом не подчиняясь.
Мортье и его войска начали отступление первыми и направились на юг в сторону Эссона. Войска Мармона разбили лагерь на Елисейских Полях и пустились в путь на следующее утро в семь часов. К восьми часам заставы уже были сданы противнику.
Находившийся в Фонтенбло Наполеон все еще не верил, что его дело безнадежно проиграно. У него еще было 36 тысяч штыков, через пару дней их, с Божьей помощью, могло стать 60 тысяч, но что это такое по сравнению с многократно превосходящими их силами союзников? Капля в море. В отчаянии Наполеон все же приказал наступать на Париж, но маршал Ней резко ответил ему, что измученная боями армия уже больше никуда не выступит.
— Но армия повинуется мне! — возмутился император.
— Нет, армия повинуется своим генералам, — перебил его Ней, давая понять, что решение уже принято и останется неизменным.
Войдя в Париж, император Александр должен был остановиться в Елисейском дворце, использовавшемся при Наполеоне для нужд правительства. Однако из-за сообщения о якобы заложенной там бомбе он принял решение расположиться у Талейрана в его особняке на улице Сен-Флорантен, дом 2. Этот особняк, построенный по проекту того же архитектора, который был автором флигелей Версальского дворца и Малого Трианона, Талейран купил совсем недавно (в мае 1812 года). Он был большим и просторным, на каждом из его этажей имелось по шестнадцать-семнадцать комнат, чего было вполне достаточно, чтобы принять не только русского императора, но и всю русскую делегацию.
Откуда появилось предупреждение о заложенной бомбе, можно было только догадываться. При этом сам Талейран в своих «Мемуарах» утверждает, что император Александр получил предупреждение об опасности «неизвестно откуда» и сам «предпочел остаться» у него[416].
Просто предпочел и всё. А не сам ли Талейран инспирировал все эти слухи о бомбе? Как это было на него похоже! Не способный заложить реальную бомбу, он прекрасно умел извлекать выгоду из самим же им спровоцированных слухов. Ни разрушений, ни шума, ни крови — одна лишь чистая выгода, а она состояла в том, что теперь Талейран мог быть ближайшим другом и советником, своего рода, «фаворитом русского царя». Теперь он мог подавать русскому императору нужную информацию и контролировать все его действия.
В особняке Талейрана на улице Сен-Флорантен Александр прожил двенадцать дней: сам он поселился на втором этаже, а третий этаж стал филиалом русского Министерства иностранных дел — здесь разместились граф Нессельроде и его сотрудники.