Талиесин вновь заиграл на арфе. Теперь все глаза были устремлены на него. Сперва казалось, что холодная пустота зала поглотит его голос, однако он пел мощнее с каждым стихом, наполняя чертоги живым звуком.
Он пел о короле, который похитил жену своего соседа, и тот в отместку превратил в жеребцов трех его сыновей. Сказание разворачивалось, затягивая слушателей, которые, как завороженные, внимали рассказу о коварстве и роковых судьбах.
Пальцы Талиесина порхали по струнам арфы, сплетая мелодию с мелодией, а голос звенел такой несказанной музыкой, что многие из собравшихся только таращили глаза, уверенные, что перед ними гость из Иного Мира. Харита видела, как враждебность и гордость отступают перед дивным искусством ее мужа.
Он закончил, и воцарилось молчание. Никто в зале не проронил ни слова, и даже мир за дверями, казалось, притих. Владыка Пендаран Гледдиврудд сидел на резном троне, сжимая меч, и смотрел на Талиесина большими глазами, будто на призрака, который пропадет, стоит только шелохнуть пальцем.
Потом он медленно встал и пошел к певцу. Без единого слова он снял браслет в виде золотой кабаньей головы с серебряными клыками и надел на руку Талиесина. Снял другой, тоже надел на него. Наконец сорвал с шеи золотую гривну и протянул ее барду.
Талиесин с сияющим, одухотворенным лицом принял гривну, поднял ее над головой и снова надел на короля.
— Я — твой слуга, владыка Пендаран.
Старый Пендаран помотал головой.
— Нет, нет, — проговорил он срывающимся от благоговения голосом, — ты своим пением повелеваешь всеми людьми. Я недостоин стоять рядом с тобой, но я — твой слуга и буду им столько, сколько ты соблаговолишь прожить в моем доме.
И тут король деметов явил подлинное благородство: наполнил свой собственный рог вином, подал его певцу и зычно произнес:
— Это знак, что я ценю Талиесина превыше всех в этом зале. Он будет жить здесь как мой бард, вы же чтите его как своего повелителя.
Он снял одно из золотых колец и надел Талиесину на палец, потом обнял его по-отечески. Следом подошли воеводы, все снимали с себя золотые и серебряные браслеты и надевали на Талиесина. Один юноша, старший сын Пендарана, возложил ему на плечи золотую цепь и встал на колени.
Талиесин коснулся ладонью его головы и сказал:
— Встань, Мелвис, я узнал тебя.
Молодой человек медленно встал.
— Спасибо, господин, но имя мое не Мелвис — меня зовут Эйддон Ваур Врилик.
— Сегодня ты Эйддон Щедрый, — отвечал Талиесин, — но придет день, и люди назовут тебя Мелвисом, Благороднейшим.
Молодой человек потупился и выбежал, пока никто не заметил его румянца. Тут Пендаран приказал, чтобы внесли козлы и положили на них доски. Талиесину и Харите подали почетные кресла, и все приступили к обильной трапезе.
Позже, когда они остались одни в маленькой, но богато обставленной комнате над залом, которую отвел им Пендаран, Харита рассказала, как ей было страшно во время состязания со жрецом.
— Ты так рисковал, любимый, — сказала она. — Он мог бы отрезать тебе язык.
Талиесин только улыбнулся и сказал:
— Как так? Неужто наш Живой Бог слабее каменного истукана?
Харита подивилась его вере в Спасителя Бога и хотела бы поговорить еще, но Талиесин зевнул и растянулся на высоком ложе. Глаза его закрылись, и скоро он уже спал. Харита накрыла его шерстяным одеялом и, прежде чем лечь рядом, некоторое время смотрела, как он спит.
— Спокойной ночи, — сказала она, касаясь губами его виска, — и пусть Господь дарует нам мир в этом доме.
Глава 15
Маридун лежал в самом сердце холмистого края, изрезанного множеством извилистых рек и чистых ручьев. Дивед, как обнаружила Харита, очень походил на Инис Гутрин, хоть и не был таким диким, поскольку люди осели в этих краях уже много поколений назад. Большая часть здешних обитателей кроме наречия бриттов немного говорила по-латыни и в том, что касается образа жизни, считала себя римлянами.
На полях вокруг Маридуна росли пшеница, ячмень и рожь, в лугах пасся скот, в море прекрасно ловилась рыба, так что кладовые были полны и у знати, и у простолюдинов.
Пендаран Гледдиврудд оказался любезным и хлебосольным хозяином. Он всячески старался угодить гостям и загладить свою прежнюю грубость.
— Я нрава крутого, — говорил он Талиесину и Харите через день-два после их встречи, — да и время сейчас суровое. Я многое позабыл из того, что раньше мне было дорого. Уж простите дурака.
— Тот не дурак, кто видит свою болезнь и хочет лечиться, — отвечал Талиесин.