Два жреца с помощью двух длинных шестов сняли с треножника кипящий котел, поднесли к алтарю и опрокинули на гору воловьего мяса. Огонь взметнулся столбом, поджигая жертву. Лицо и руки Хариты обдало жаром.
Огонь трещал, мясо горело, густой сине-черный дым поднимался в небо. Через некоторое время верховный жрец взял щипцы, вытащил из огня несколько кусков и положил на поднос, где они продолжали шипеть и шкворчать. Поднос он протянул царю.
— Что твоя пища? — спросил жрец.
— Служить людям, — последовал ответ.
— Перед Белом Всевидящим и Кибелой Всезнающей, — нараспев произнес жрец, — ешь и насыться.
Аваллах взял кусок мяса, съел, взял следующий. Принесли печень, и верховный жрец взял ее в руки для исследования, понюхал, ощупал пальцами. Другой жрец подошел, принял у него печень. Верховный жрец достал золотой кинжал и привычным движением рассек орган. Толпа ахнула: темная масса разошлась, и на руки жрецу вывалился извивающийся клубок длинных белых червей.
Верховный жрец, бледный, как смерть, обратил испуганный взор к Аваллаху.
— В огонь их! — хрипло выкрикнул царь. — Сожги эту мерзость!
Жрец скривился, сгреб пораженную печень вместе с гнусными паразитами и бросил в пламя.
Повалили густые черные клубы, в сумеречное небо взметнулись желтые языки. В воздухе запахло паленым. Харита закашлялась и, подняв глаза, увидела, как три звездочки мигнули в дыму. Она следила за ритуалом, который видела множество раз, но который казался теперь древним, даже архаичным, как будто все — холм, вол, жрец, котел, царь, толпа — все принадлежит прошлому, такому давнему, что его уже не понять и можно лишь ощутить в биении бегущей по жилам крови.
Взошла луна; большая и бледная, она висела на горизонте, привязанная к земле серебряной нитью, ее незрячий диск надзирал за ночным миром.
И Харита ощутила колыхание под ногами, дрожь камня, проникающую в кости, в сердце, в мозг, так что вскоре вся она уже тряслась от подошв до кончиков тонких пальцев. Она чувствовала, как энергия струится через нее от земли к диску Кибелы и обратно. Казалось, от нее должно исходить сияние, как если бы из кончиков ее волос посыпались искры или ударили лунные лучи.
Она оглядела стоящих рядом — такие привычные, знакомые лица. Она посмотрела с холма на город внизу, столичный Келлиос, на мириады окон — звезды на земной тверди — и дальше, на синий полумесяц, мерцающий за длинной дугой залива. Все казалось знакомым до боли — как будто она уже десять тысяч лет стоит на вершине холма и смотрит на ту же неизменную картину. И зрелище это пронизало самую глубинную ее суть, которая в большей мере она сама, чем даже ее имя.
И все же… что-то изменилось. Что-то неуловимое, но чрезвычайно важное — как перемена ветра предвещает конец длительной засухи и приближение дождя, как один-единственный шаг переносит путника через невидимый рубеж государств. Харите было знакомо это предчувствие чего-то нового, неведомого.
После церемонии, когда от воловьих костей остался лишь легкий пепел, от крови — густые потеки на древнем алтарном камне, участники в свете факелов спустились с холма. Харита плыла в полудреме, движения ее были медленны и тягучи, как будто она всю жизнь проспала и вот-вот проснется. С каждым шагом прошлое отступало все дальше, спадало с нее, как источенные червями одежды, как истлевший от времени саван.
Сердце ее колотилось, кровь стучала в висках. Все казалось необычайно ярким, и каждый предмет излучал холодный, мерцающий ореол. Мыслям открылись неведомые просторы, словно ей в душу вдохнули мудрость веков. Она знала то, чему никогда не училась, и знание водоворотом бурлило в ней.
Харита спускалась с холма в город, явственно видя и слыша все вокруг и ничего в то же время не замечая.
Слова возникали в ее голове, как будто написанные огнем: «Я — Матерь народов, я — Лоно знаний…. я — Атлантида».
Было уже очень поздно. Лампы почти догорели, и полная луна светила через открытую балконную дверь. Аваллах и Брисеида разговаривали вполголоса. Брисеида обняла супруга, а он гладил ей шею и плечи.
В дверь тихо постучали. Аваллах неохотно встал.
Царь открыл дверь, и свет упал на лицо Аннуби. Прорицатель извинился.
— Прости меня, государь. Я не стал бы тебя тревожить, но…
— Что там у тебя?
— Это насчет танцовщицы… сегодня днем.
Аваллах тряхнул головой.
— Ничего не понимаю.
— Я просила мне сообщить, — объяснила подошедшая Брисеида. — Что с девушкой?