За едой много смеялись, говорили громко и оживленно. Наконец, пресытившись яствами, потребовали развлечений.
— Хафган! — весело воскликнул Гвиддно. — Песню! Спой нам, бард!
— Спою, — отвечал друид, — но окажите милость, разрешите мне спеть последним. Пусть начнут мои филиды.
— Ладно, побереги голос, — отвечал Гвиддно, — однако мы ждем твоей песни еще до конца пира.
Ученики достали арфы и начали петь. Они пели старые песни о победах и поражениях, о доблести героев, о любви их жен, о дивной красоте и трагической смерти. И, пока они пели, взошла луна со свитою звезд, и вечер сгустился в ночь.
Эльфин взглянул на жену с любовью. Ронвен ответила сияющим взглядом и приникла к мужу, склонилась к нему на грудь. И все, кто их видел, отметили перемену в Эльфине. Казалось, это другой человек.
Когда филиды закончили, народ стал просить Хафгана. «Песню!» — кричали одни. «Сказанье!» — требовали другие.
Друид взял арфу и встал перед столом.
— Что ты хочешь услышать, повелитель?
Он обращался к Эльфину, и все это заметили, хотя Эльфин отверг предложенную ему честь, сказав:
— Решать моему отцу. Уверен, его выбор будет угоден всем.
— Тогда — сказанье, — объявил Гвиддно. — Про героев и волшебство.
Хафган задумался, перебирая струны арфы, потом произнес:
— Что же, послушайте сказанье о Пуйле, князе Аннона.
— Прекрасно! — вскричали слушатели; чаши и кубки вновь наполнились вином, и гости расселись внимать рассказчику.
«Во дни, когда роса творенья была еще свежа на земле, Пуйл правил семью кантрефами Диведа, и семью Гвинедда, и семью Ллогрии. Однажды проснулся он утром в Каер Нарберте, главной своей твердыне, поглядел на холмы, изобилующие всяческой дичью, и замыслил призвать людей и отправиться на охоту. И вот как оно было…».
Звучный голос Хафгана продолжал, знакомая история разворачивалась к удовольствию всех слушающих. Некоторые куски друид излагал нараспев, подыгрывая себе на арфе, как требовал обычай. История была одной из самых любимых, и Хафган повествовал хорошо, на разные голоса изображая героев. Вот его рассказ:
«И вот, та часть королевства, где Пуйл собрался охотиться, называлась Глин Кох, и он немедля поскакал туда со множеством людей, и они скакали дотемна и поспели к тому самому мигу, когда солнце садилось в западное море, начиная путь через Иной Мир.
Они разбили лагерь и легли спать, а на заре следующего утра встали и вошли в леса Глин Коха, и спустили гончих. Пуйл протрубил в рог и, как конь его был самым резвым, поскакал впереди всех.
Он мчался за добычей сквозь чащу и вскоре далеко оторвался от спутников. Вслушиваясь в лай своих собак, он услышал лай чужой своры, несущейся навстречу. Он выехал на опушку и увидел широкую и ровную поляну, а на ней своих собак, которые в страхе пятились от другой своры, гнавшей перед собой великолепнейшего рогача. И вот, пока он смотрел, чужие псы догнали оленя и завалили.
А были эти чужие псы окраса невиданного — сами чистейшей белизной сияют, а уши алые, как жар, горят. И Пуйл поехал на сияющих псов и разогнал их, и пустил на убитого оленя свою свору.
И вот, пока он кормил собак, перед ним возник всадник на огромном сером в яблоках коне, в бледно-сером одеянии и с охотничьим рогом на шее. Всадник подъехал и сказал:
— Сударь, я знаю, кто ты, но не приветствую тебя.
— Что ж, — отвечал Пуйл, — быть может, ты знатнее меня и не должен этого делать.
— Ллеу свидетель! — воскликнул всадник, — не сан мой и не знатность тому помехой.
— Так что же? Поведай, если можешь, — сказал Пуйл.
— Могу и поведаю, — сурово отвечал всадник. — Клянусь всеми богами земными и небесными, это оттого, что ты грубиян и невежа!
— Чем же я тебя обидел? — удивился Пуйл, не знавший за собой никакого проступка.
— Не видал я большей грубости, — отвечал незнакомый всадник, — чем прогнать от оленя свору и пустить свою. Только невежа может так поступить. Однако я не буду тебе мстить, хоть и мог бы, но велю барду опозорить тебя на стоимость ста таких оленей.
— Господин, — взмолился Пуйл, — если я тебя обидел, то готов немедленно загладить вину.
— Как именно? — спросил всадник.
— Как того потребует твоя знатность.
— Так знай, что я — венчанный король земли, из которой я родом.
— Здрав будь, король! Но какой же землей ты правишь? — подивился Пуйл. — Ибо сам я — король всех здешних земель.
— Я — Араун, король Аннона, — отвечал всадник.
Тут Пуйл призадумался, потому что не к добру это — говорить с существом из Иного Мира, будь то хоть царь, хоть смерд. Однако он уже пообещал загладить свою вину и должен был держать слово, чтобы не навлечь на себя еще больших бед и бесчестья.