На этот раз, отправляясь к госпоже де Соммьер, комиссар позабыл о бутоньерке, слишком уж непростыми были обстоятельства, и василек по-прежнему красовался в вазе. Комиссар рассеянно взял его, поднес к носу и тут же чихнул. Сердито сунул невинный цветочек обратно в вазу к кремовым розам и вытащил трубку и кисет с табаком. Он хорошенько набил ее, раскурил и выпустил два или три клуба дыма, что обычно очень его успокаивало.
Но сейчас он знал, что успокоиться ему будет нелегко. Он давно предчувствовал, что рано или поздно кто-нибудь из членов странного семейства, которое за долгие годы знакомства стало отчасти и его семьей, пропадет, и ему придется его разыскивать. Он ждал этого и опасался. И вот вам, пожалуйста!
Беспокойство комиссара только возросло, когда на следующее утро к нему явился Жильбер Соважоль и рассказал, что дожидался мажордома Изолайн де Гранльё, сидя в кафе "Виктор Гюго" до закрытия, после чего в первом часу ночи нанес визит на улицу Веласкеса. В доме графини люди были обеспокоены: Доменик Мареска вышел из дома вечером около половины десятого и не вернулся. Никто не мог сказать, где он и что с ним случилось. О Мари-Анжелин дю План-Крепен тоже не было никаких новостей.
Их отсутствие плохо сказывалось на атмосфере дома госпожи де Соммьер. Адальбер переночевал у маркизы и теперь завтракал за столом в одиночестве. Завтрак подавал Сиприен. Судя по красным глазам, ночью он не спал и сейчас тоже с трудом сдерживал слезы. Гость заметил старику, что слезами горю не поможешь и вряд ли стоит так изводить себя. Образец безупречных манер, Сиприен сдержанно ответил:
– Сразу видно, что господину Адальберу не в чем себя упрекнуть.
– Я бы охотно сделал вам удовольствие и упрекнул бы себя, но пока действительно не в чем. Но я полагаю...
– Я вам завидую, господин Адальбер! Если бы не глупая ссора с мадемуазель Мари-Анжелин, она бы не опоздала на утреннюю мессу и знала бы о преступлении в исповедальне ничуть не больше других!
– Так вот, что мешает вам спать! Ну так я немедленно отпускаю вам грех. Мы все прекрасно знаем мадемуазель, и, поверьте, она сразу же заметила бы, что в церкви происходит что-то странное, и непременно сунула бы свой нос в исповедальню!
– Напрасно вы так говорите, господин Адальбер! Как можно заподозрить мадемуазель Мари-Анжелин в подобной суетности! Она верует всей душой и приходит в церковь, чтобы молиться.
– А полная кошелка сплетен, которую она приносит после мессы? Где она их берет, а?
– Ну уж не во время самой мессы, это точно!
– Ох уж эта ангельская Анжелин! – вздохнул Адальбер, возводя глаза к потолку и одновременно поднимая чашку, чтобы отхлебнуть второй глоток душистого кофе. – Лично у меня куда более земные причины для беспокойства. Предупреждать Морозини или нет? Вот вопрос, который меня волнует. Предупреждать его мне запретили строго-настрого, но если он узнает, что у нас творится, от кого-то постороннего, то мы поссоримся. Конечно, вы мне скажете, что поссоримся мы не в первый раз и, конечно, не в последний, и все это пустяки...
– А господин Адальбер пообещал не тревожить только князя? Или княгиню Лизу тоже? А как насчет управляющего господина Альдо? Симпатичного господина Бюто?
Адальбер Видаль-Пеликорн вскочил из-за стола.
– Вы совершенно правы, Сиприен! А я, видно, сильно постарел, если сам не догадался. В общем, я на минуточку сбегаю к себе. Если госпожа маркиза обо мне спросит, то я пошел за газетами.
Адальбер направился к двери, но Сиприен его удержал.
– Что еще? – недовольно обернулся Адальбер.
– Чтобы дозвониться до Венеции, вам понадобится три или четыре часа. Долговато для прогулки за газетами, вы не находите?
Раздражение Адальбера мигом улетучилось, и он рассмеялся.
– Вы снова правы! Но постарайтесь не быть правым всегда, а то я вас возненавижу! А пока спасибо за верное замечание.
Адальбер вернулся спустя час с пачкой газет под мышкой, куда более сумрачный, чем раньше. Сиприен помогал ему снять плащ, они были одни в вестибюле, и Адальбер тихонько ему прошептал.
– Морозини нет дома.
– А госпожа княгиня?
– Она дома и приедет. Сегодня вечером сядет на Симплон-экспресс. Решила сразу, ни секунды не колеблясь.