Кайли проснулась с первыми же лучами, на рассвете.
– Боже мой, – крикнула она уже снизу.
Мэй слезла с кровати, пытаясь сориентироваться. Они спали в одной из двух маленьких спален на втором этаже простого сельского дома. Отодвинув занавески, Мэй увидела только дремучий лес. Но когда она натянула на себя одежду и сошла вниз, перед ней были панорамные окна, открывающиеся на красивейший вид.
Кайли стояла на маленьком переднем крыльце подле Мартина. Вместе они не спускали глаз с вытянутого в длину озера в расщелине между горами. Восходящее солнце окрашивало каждый выступ скалы в золото, а само озеро было темно-темно-синим. Лебеди скользили по его поверхности. Там, где двадцать оленей с белыми хвостами собрались на водопой, сосны росли вплоть до самого края воды. Два старых-престарых сарая приютились под сенью шестидесятифутового утеса.
– Добрый день, – сказал Мартин и обнял Мэй.
– Как красиво! – Мэй была потрясена.
– Это – мое озеро. Тут я учился кататься на коньках.
– Когда тебе было столько, сколько мне? – уточнила Кайли.
– Нет, я был помладше тогда. В тот год я только научился ходить.
– И я хочу научиться кататься на коньках, – заявила Кайли.
– Научишься, – пообещал Мартин.
– Олени – и так близко! – удивилась Мэй. – И ни каких других домов вокруг!
– Да, здесь безлюдно и тихо, – согласился Мартин.
– Вы должны пожениться вон там. – Кайли показала на старый деревянный бельведер, почти скрытый от глаз соснами, простой и изящный. – Или вон там. – Она пока зала на небольшую пристань, у которой болталась на воде привязанная веревкой небольшая гребная лодка. – Или в самом доме, – крикнула она, уже отбегая обратно в дом.
– Или здесь, на веранде. – Мартин нежно поцеловал Мэй в губы.
– Или где-нибудь еще, – сказала Мэй, ласково дотрагиваясь до его лица.
– Тебе здесь нравится? – спросил Мартин.
– Очень.
Мэй никогда не была так спокойна и красива, как здесь, восторг Кайли сделал ее настолько счастливой, что она едва могла говорить.
– Это – мой дом. Это всегда был мой дом.
– Ты жил здесь с первой своей женой? – Слова выскочили раньше, чем она осознала, как это получилось.
– Нет, – удивился Мартин. – Тогда я играл за «Блэк-хокс» и мы жили в Чикаго.
– Но… – начала было Мэй.
У нее накопилось миллион вопросов о прошлом Мартина. Но когда речь шла о вторых браках, ее мать всегда рекомендовала невестам оставлять прошлое в прошлом, не задавать вопросов, на которые им не нужно было знать ответов, никогда не звать старую любовь в новую семью.
– Не надо, Мэй. Давай не будем ни о ком другом говорить сегодня. Только о нас.
– Ты абсолютно прав.
Она видела, как боль глубокой бороздой пролегла между бровями Мартина, и виновато подумала о Натали, его дочери, которой, должно быть, нравилось бывать здесь. Так же, как Кайли, или даже больше.
Они вернулись в дом и приготовили кофе на старой чугунной печи. Мэй осмотрелась вокруг. Большой каменный очаг, деревянные стены, ошеломляющие черно-белые фотографии, сделанные его матерью. Он рассказал ей, как отец его отца построил этот дом, поднимал здесь свою семью и взял к себе жить Мартина и его мать, после того как Серж оставил их и уехал играть за «Мэйпл-Ливз».
Хоккейные памятные вещи были повсюду: первая клюшка Мартина, его маска для лица, шайбы, подписанные его кумирами, фотографии, запечатлевшие его в игре и во время награждения, начиная с трехлетнего возраста. На диванной спинке в ряд выстроились маленькие подушки, вышитые матерью Мартина гарусом по канве и крестиком с изображением хоккейной клюшки, озера, маленького кролика и бельведера. Мэй блуждала по дому, как по музею, где выставлены вещи, которые могли рас сказать ей, о человеке, которого она полюбила.
– Кайли, – позвал Мартин, после того как все они были одеты.
Он стоял в дверном проеме, держа мешок с хлебом, который он вытащил из морозильника.
– Зачем это тебе? – спросила она.
– На завтрак лебедям.
– Мы с мамочкой кормим лебедей на Файерфлай-бич. – Ее глаза засветились от радости.
– Давай скорее. Мы спустимся и будем кормить наших, озерных лебедей. Пусть они знают, что мы приехали домой.
Подняв Кайли, он посадил ее на плечи. Сердце Мэй забилось от избытка чувств, когда она увидела выражение глаз ее дочери, бравшей хлеб, который Мартин вручил ей.
– А когда мы с этим закончим, – сказал он Мэй, прижимая ее к себе, – я съезжу в город. Возможно, я смогу разыскать кого-нибудь, кто выдаст лицензию на наш брак уже сегодня.
– А разве нет каких-то правил? Место жительства? Время пребывания? – удивилась Мэй. – Анализы крови?
Глаза Мартина приобрели озорной блеск, и он одарил ее сексуальной полуулыбкой, которую она впервые заметила в самолете.
– Подумаешь, сделают небольшое исключение. Еще мой дедушка когда-то служил здесь мэром, и иногда, хотя и не слишком часто, совсем неплохо бывает называться Мартином Картье.
Мэй расхохоталась, Мартин слегка смутился, но продолжал улыбаться во весь рот.
– Ничего не могу поделать. Так уж вышло, что здесь, в Канаде, мы действительно любим хоккей.
– Лебеди голодны, – напомнила ему Кайли, подергав его за уши.
Он кивнул. И прославленный Мартин Картье, звезда канадского хоккея, с развевающимися полами рубашки и в джинсах со слегка обтрепанным карманом направился по гранитной дорожке к пологому берегу озера Лак-Верт, чтобы показать Кайли Тейлор, как надлежащим образом бросать кусочки хлеба мимо больших лебедей лебедятам, стоя достаточно близко к озеру, но недостаточно близко, чтобы упасть в воду.
Глядя им вслед, Мэй открыла для себя, что ей очень хотелось бы, чтобы тетушка Энид стояла тут же рядом и то же смотрела на них.
Мартин уладил почти все. В этой части Канады объяснялись главным образом по-французски, а Мэй с трудом говорила на этом языке. Особенно когда речь заходила о каких-то серьезных вопросах, например, о бюрократических формальностях, касающихся их свадьбы.
Поэтому, пока Мартин получал лицензию и договаривался со священником, Мэй с Кайли принялись за пироги и украшение бельведера.
Кайли, будучи цветочницей, отнеслась к своему титулу и обязанностям очень серьезно. Наутро свадьбы, в субботу после прибытия в Ла-Залле, она шла через примыкающий двор, собирая каждый цветок, на который она натыкалась. Маргаритки, лютики, горечавки и анютины глазки отправлялись в корзину, которую она держала на руке. Мэй стояла в окне кухни, взбивая сливочный крем, и наблюдала за своей дочерью, и приятный запах пирога уплывал, подхваченный ветерком.
Потом они уселись на пристани и сплели себе венки. Они сделали еще букетики из фиалок и ландышей и развесили их на березовых перекладинах бельведера. Мартин исчез на джипе по какому-то таинственному делу, но Мэй это только обрадовало: даже при том, что она «убежала» со своим возлюбленным, она знала, что для них было нехорошо видеть друг друга перед свадьбой.
– Мамочка!
– Что, милая?
– А это по-настоящему, если свадьба не в церкви?
– Да, – улыбнулась Мэй. – Тебя волнует, что это не так?
Кайли пожала плечами, будто она вовсе и не волновалась по этому поводу, но потом все-таки согласно кивнула.
– Я хочу, чтобы все было по-настоящему.
– Все и будет по-настоящему, Кайли.
– Мне он нравится, мамочка. Тебе ведь тоже, правда?
– Я его люблю.
– Я вижу. Когда ты с Мартином, ты так много улыбаешься.
– Разве раньше я не улыбалась?
– Не столько, – тихо призналась Кайли. – А вышла бы ты замуж за Мартина, если бы не я?
– Если бы не ты? – переспросила Мэй.
По озеру еще стелился утренний туман, но внезапно солнечные лучи прожгли его и превратили поверхность озера в синеву с золотом. Мэй зажмурилась, подняла руку к глазам.
– Что ты имеешь в виду?
– Это я соединила вас, – чуть слышно произнесла Кайли. – Мне очень хотелось папу, мамочка. Мне его так сильно хотелось, а когда я увидела Мартина, я захотела именно его. Я выбрала Мартина еще в том самолете и попросила его помочь нам.