Тэдди стояла прямо перед ним, опустив руки. Перед глазами у Мартина все настолько расплывалось, что он едва мог ее видеть.
– Все становится только хуже и хуже. – Слова сами рвались наружу. – Я пробуждаюсь утром и едва могу видеть.
– Я знаю, – сказала Теодора.
– Остановите это. Дайте мне еще один шанс, чтобы выиграть…
– Мартин, – ласково проговорила она. – Мы еще не знаем того, что обнаружим здесь сегодня вечером. Я обещаю сделать все от меня зависящее. Замечательно осознавать, каким старательным пациентом вы желаете и готовы стать для меня. Вы понятия не имеете, насколько это важно для врача.
– Я сделаю все, – пообещал он.
Когда она не ответила, Мартин замолчал. Он чувствовал, что его лицо покраснело, а голосовые связки болели так, словно он долго кричал. Он закрыл глаза и взял себя в руки. Так он всегда делал во время самых жестких игр. Докторша готова сделать все возможное. Он почувствовал ее руку на своем плече и поднял на нее застывшее, без улыбки лицо. Он смотрел на нее не мигая.
– Я готов, – сказал он.
Обследование началось.
Через кератоскоп концентрические кольца света проектировались на роговые оболочки его глаз. Потом Тэдди сделала роговичную топографию, объясняя, что она использовала новейшее оборудование, чтобы сделать карту любых тончайших расположенных изнутри структурных дефектов. Чтобы измерить толщину роговой оболочки и любую возможную опухоль, она использовала пачиметр.
Мартин заставлял себя сидеть спокойно, не двигаясь. Он сосредоточился на обследовании, как если бы готовил себя к броску по воротам. Он сказал себе, что это была важнейшая игра в его жизни, что, если он пройдет через все сегодня, он сделает это ради того, чтобы выйти в финал Кубка следующей весной и получить еще один шанс. Он чувствовал боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.
Тэдди объяснила, что гониоскопия – это процедура, в соответствии с которой вычислялся передний угол глазного аппарата, что офтальмоскопия позволила ей рассматривать оптический нерв, сетчатку, кровеносные сосуды, хороид и часть мерцательного органа нерва – точку приложения для связи линзы, так же как ячеек, которые прячут переднюю часть хрусталика.
– Глаз – это аппарат, – сказала она. – Но на самом деле мы видим мозгом.
Она объяснила, что прозрачная передняя часть глаза пропускает свет через роговую оболочку, зрачок, и он попадает на линзу. Сетчатка действует как пленка, ткань, закрывающая заднюю часть. Благодаря своеобразным конусам и палочкам ткань преобразовывает свет в электрические импульсы, которые несут данные через оптический нерв к мозгу. Из этих данных изображения формируются мозгом.
– С правым глазом у меня все отлично, – заговорил Мартин, крепко вцепившись в ручку стула. – Я понимаю, что левый глаз ослаб, но я могу видеть благодаря правому…
Тэдди велела ему глубоко дышать, поскольку она вводила красящее вещество, и Мартин чувствовал волны тошноты. Он представил себе Йоргенсена, смеющегося над ним, и ожесточился, чтобы пройти через это, пока Тэдди с помощью специальной камеры делала записи по изменению сетчатки. Вспышки заставляли его вздрагивать, точно так же как фотоаппараты репортеров, ожидающих его за выходом из раздевалки, когда он менее всего хотел наткнуться на них.
Вспышки света освежали память: Мартину четыре или пять, он идет по длиннющему коридору с отцом после какой-то игры, в которой команда его отца победила. Мартин вспомнил глубокое чувство гордости от сознания того, что его отец лучший хоккеист в Канаде. Мартин несет коньки отца и чувствует, что ничто не сможет никогда разделить их. Его мать тогда удивила, неожиданно сфотографировав их.
Мартин до сих пор хранит ту фотографию. Годы спустя, когда Серж выиграл свой первый Кубок Стэнли, Мартин натолкнулся на ту фотографию, захороненную в ящике комода. Отдалившийся от отца к тому времени, Мартин почувствовал страдание, вызванное гневом, смешанным с гордостью.
Сидя в лаборатории, он думал об игре номер 7, о том, как же все-таки он хотел, чтобы отец увидел его победу. Он думал о посещении Мэй Сержа, о письме, которое он получил, но не стал открывать. Мартин с силой выдохнул, избавляясь от мыслей.
Изображения высвечивались на компьютере, и Тэдди печатала их. Мартину понадобилось сходить в туалет, и она направила его в конец коридора. Она спросила, не нуждался ли он в помощи, чтобы вернуться в ее кабинет. Он сказал «нет», и она подтвердила, что ждет его через несколько минут. Он только хотел узнать все новости, приступить к плану действий сразу же. Вплотную заняться исправлением зрения.
Ожидая Мартина, Мэй продолжала смотреть старые фотокарточки Тэдди. Свадьбу играли в одно июньское утро в старой Северной церкви, и поскольку в их с Уильямом окружении не нашлось никаких маленьких детей, Мэй была там цветочницей.
– Ваша семья была очень добра ко мне, – сказала Тэдди, заходя в кабинет.
Сердце Мэй ушло в пятки от такого начала. Почему она не упомянула Мартина? Если бы это были хорошие новости, разве она не сказала бы сразу же?
– Вы имеете в виду маму и бабушку, которые провели вашу свадьбу? – осторожно уточнила Мэй.
– Всех их. Всех вас. Вы были такой важной составляющей того дня.
– Спасибо. Мы не часто посещали свадьбы, которые организовывали. Ваша – одна из немногих, которые я помню.
– Возможно, именно поэтому я очень рада, что вы обратились ко мне. – Она говорила ровным голосом. – По этому поводу. Чтобы я могла помочь вам и Мартину.
«По этому поводу». Странные слова. Тэдди не улыбалась, произнося их. Была какая-то острота в голосе, как будто она предупреждала Мэй о чем-то, что следовало преодолеть. Мэй слышала, как невольно всхлипнула, у нее пересохло во рту. Мэй спрашивала ее глазами, но Тэдди уселась за стол, привела в порядок стопку бумаги и распечатки и подняла глаза только тогда, когда Мартин вошел через дверь.
Доктор Теодора Коллинз расположилась за своим столом. Перед столом стояли два виндзорских стула, на одном из которых сидела Мэй. Мартин пересек комнату и сел подле жены. Сжимая ее руку, он слышал свое дыхание. Он дышал так, будто только что поднялся на крутой холм. Его мучили вопросы, все сложные и запутанные. Тэдди надела очки для чтения и приготовилась к разговору.
– Я собираюсь сообщить вам сразу, – произнесла она. – Мы столкнулись со сложнейшим случаем.
«Сложнейшим, – подумал Мартин, зацепившись за это слово.
Не обязательно страшным или даже плохим. Только сложнейшим». Тэдди взяла одну из фотографий, которые делала во время исследования, и Мартину показалось, что там изображено большое красное пятно с темными разводами и зубчатыми линиями, пересекающими его.
– Ваш левый глаз, – показала она, – на нем серьезный шрам. Когда отверстие или разрыв образовались в сенсорной сетчатке, через них просачивалось немного стекловидной жидкости, разъединяя сетчатку от того, что называется ретинальным пигментным эпителием. Хотя я могу видеть свидетельство киотерапии, лазерной сварки, о которой вы упомянули, ткань шрама сформировалась, чтобы вырвать ее снова.
– Итак, у меня опять отделилась сетчатка? – спросил Мартин.
Еще только задавая вопрос, он стал считать время, которое потребовалось тогда: один день на операцию, неделю в повязке и еще два месяца, прежде чем он смог снова играть.
– Это серьезно? – спросила Мэй.
– Это было не слишком плохо, – сказал Мартин, сжимая ее руку, чувствуя легкость.
Но Тэдди не улыбалась.
– Каким-то образом макула, то есть центральная часть сетчатки в вашем левом глазу, похоже, была отделена в течение некоторого времени. Вы, кажется, перенесли инфекцию, возможно, в то же самое время, которое вызвало закупорку вены, снабжающей сетчатку. Ваш левый глаз остался без зрения.