— Ну удалец, ну молодец… Нынче он в чести у князя. Хоть и крещеный. Князь таких любит.
— Каких это «таких»?
Старый седоусый воин, знавший еще Рюрика, раздвинул локтями серебряную посуду, поудобнее умащиваясь на столе. В голосе гусляра он не уловил должной почтительности. Он сидел между двумя факелами и лицо его было скрыто в тени.
— Да таких, какой он сам.
У гусляра было лицо неудачника — человека, которому в жизни повезло гораздо меньше, чем он того заслуживал. Но глаза на лице у него было еще ничего. В говорившем он узнал Асмунда.
— Удалых? Смелых?
Гусляр улыбнулся, и каждому в кружале стало ясно, что он знает что-то, что не знают другие.
— Да которые из грязи, да ни из чего себя сами сделали.
Дружинники быстрые на удар в бою и тугодумные на слово замешкались, было, а потом, не спеша, полезли из-за столов. Старец пел хорошо, но за такие слова о князе никому бы не поздоровилось.
Хозяин кружала, которому драка была не к чести, а в убыток рассудительно сказал, возвращая спокойствие в комнату.
— Из народа, значит. От простых людей.
Слава Богам люди еще помнили что князь Владимир, Светлый Киевский князь, был робичем, сыном рабыни. Он кивнул головой, и отроки потащили к столам новую перемену блюд. По воздуху поплыли блюда с лебедями и жареной рыбой.
— Это первых людей, бают, Боги делали, а сейчас каждый, что хоть чего-нибудь стоит себя сам делает из того, что под руку подвернется…
Гусляр опомнился и поспешно согласился.
— Вот, вот… Наш-то князь Владимир и сам как Род. Вон ему Залешанин под руку попался, так он и из него человека сделал.
— Ну с Залешаниным понятно, а Гаврила то тебе чем не люб? Его не то что Владимир, и Круторог и киевляне с журавлевцами любят, а ты о хороших людях петь не желаешь.
Асмунд положил перед собой метательный нож и уставился на старика, жутковато встряхивая седыми усами. Под его взглядом старец вернул гусли на колени и запел…
Голос его соколом взлетел вверх, прославляя доблесть Гаврилы Масленникова, и добрался до второго поверха.
В небольшой комнате над пиршественным залом сидели двое. Один в платье варяжского купца, второй — в одежде дружинника. Простой не украшенный меч лежал рядом с ним на лавке, пальцы рук тревожно сцеплены. Дружинник напряженно смотрел в лицо Купца, а тот слушал доносившийся снизу шум.
— И что, это все здешние развлечения? — спросил он.
— Да, барон. С развлечениями тут не густо — ответил дружинник. Он напряженно улыбнулся и словно это требовало извинения пояснил..
— Певцы нравятся князю, и всей этой тупой сволочи. Поэтому нам приходится терпеть этот вой.
Словно не веря, барон стукнул носком сапога в пол и переспросил.
— Ни турниров, ни менестрелей, ни танцев?
— Да, барон. Только песни, охота да пиры. На которых, впрочем, тоже много поют.
Дружинник знал, зачем они встретились и нервничал. То, о чем говорил барон, к цели встречи отношения не имело. Он боялся его. Этот страх рождал злость.
— Так вы говорите он любит пение, этот варвар? — притворно удивился барон.
— Жизнь тут тяжела…
— Почему бы вам не попробовать усладить его уши нашими певчими?
Чернак скрипнул зубами. По лицу его черной молнией мелькнуло угрюмое недовольство.
— ТАКОЕ пение ему не нравится.
— Что еще скажешь?
— Проповедники, посланные Римом трудятся тут без помех. Черный люд привыкает к нам и у нас уже есть союзники в окружении князя. Слава Богу его бабка оставила нам неплохой задел… Я думаю еще несколько лет и власть Рима…
Чернак размашисто перекрестился впервые за все это время.
— Креститься ты еще не разучился — сказал барон — Это уже хорошо. А что касается всего остального.
Барон цинично улыбнулся. Он-то уж прекрасно понимал что такое власть.
— Человек убивший родного брата из-за власти, вряд ли захочет отдать ее кому бы то ни было. Даже…
Он поднял глаза вверх и взял в руки крестик.
— Так что не тешьте себя иллюзиями. Все это не просто «просто», а «предельно просто». Пока мы еще не в христианской стране.
Он пригубил вино и, как бы между прочим спросил.
— Я надеюсь, Чернак, что отнюдь не свойственное всем христианам милосердие помешало вам выполнить поручение Совета?
Это было тонкое издевательство. Барон, хотя и знал меньше дружинника, все же понимал, что хвалиться Чернаку нечем. Разоренный караван, в котором не оказалось княжны, был не только не никому не нужен, но и вреден. Неудача только привлекала внимание других.
— В конце концов не мне вам рассказывать что будет с вами, если вы не найдете княжну.
Барон Йонас Пашкрелве улыбнулся любезно, но холодно.
— Вы ведь и сами выполняли уже распоряжения Совета, касающиеся ослушников. Не так ли?
Чернак кивнул.
— Выполнял. Враги императрицы в этой части света…
Барон не дослушав его поднял палец.
— Не все они были врагами. Кое-кто просто заблуждался или был не достаточно расторопен в выполнении приказов.
Он немного посидел молча, давая собеседнику, возможность свыкнуться с мыслью, что нерасторопность тоже является смертным грехом, потом поднялся с кресла, подошел к висевшей в углу иконе, взял ее в руки, посмотрел, хмыкнул, вернулся назад. Чернак смотрел на него угрюмо. Мысли в черепе вертелись самые гадкие. Все ведь было сделано на совесть, казалось все предусмотрел, все проверил, но… Да, как и было приказано он перехватил караван. После резни в живых осталось всего трое-четверо хазар, но так нужная барону княжна исчезла. Ее и какого-то хазарина той же ночью нашли в городе. Люди Чернака могли бы взять ее там, но вмешался пещерник… В глазах барона, не признававшего случайностей это не было оправданием, поэтому он и промолчал о неудаче, постигшей его в городе. Злить барона было совсем не с руки. Чернак понимал, что тот может сломать его как сухую ветку. На его стороне была не просто сила. Он был человеком других сфер и мало кто посмел бы спросить «почему» он сделал это. Нужно срочно было подставлять чужую шею. Слава Богу Чернак уже знал чью.
— Женщины сказали, что из каравана исчез пещерник, которого принесли откуда-то с гор. Она могла исчезнуть вместе с ним.
Барона словно подбросило.
— Пещерник?
Несколько мгновений он смотрел на него расширяющимися глазами, потом оттолкнул тарелку. Кубок с вином опрокинулся. Тяжелая волна хиосского прокатилась по синей скатерти. Чернак вскочил, уберегая штаны.
— Какой он? Они описали его?
Чернак закатил глаза, словно вспоминал. Лицо стало рассеянным.
— Седой, крепкий. Еще не старый… Они почти не видели его. Он жил в отдельном шатре.
Увидев возбуждение барона Чернак понял, что спасен. Он выкатил глаза, словно только что сам догадался, кем на самом деле мог оказаться пещерник.
— Неужели… Неужели это был Наш Враг?
— Тот должен быть рыжим с зелеными глазами, а этот седой? Или я ошибаюсь?
Барон смотрел на него и Чернак за каждым глазом чувствовал по стальному лезвию.
Он замешкался на мгновение. Предусмотрев множество тонкостей он забыл об очевидном. Тот кто помог княжне скрыться действительно был не рыжим, а седым. К сожалению подтвердить это могли слишком многие.
— Ему же столько лет — нашелся он — Ведь он стар.
Барон недоверчиво поднял бровь.
— В конце концов седина равняет всех — и рыжих, и черных..
— Наши записи говорят другое…. Но вы правы. Проверить все равно стоит.
Услышав это, он уже не мог спокойно сидеть. Предчувствие удачи охватило его, подняло с лавки и пустило по комнате. Он нетерпеливо дошел до окна. Несколько секунд он молчал.
— Его надо найти! Надо. Надо найти!..
Город за стеклом помрачнел и расплылся. Набежавший с запада ветер опрокинул тучи и они брызнули дождем. Капли прочертили первые кривые дорожки по стеклу. Дождевых штрихов становилось все больше и больше. Спустя несколько мгновений стекло стало рябым от брызг. Здания пропали, занавешенные дождевыми нитями и барон перевел взгляд на стекло. Большая капля, много больше других медленно сползала вниз, к ручью бегущему по подоконнику. Сделав движения вперед она замирала, казалось в раздумье, и вдруг рывком продвигалась еще на один маленький шажок к желанной цели. Барон приложил к стеклу палец, закрыл глаза. В дрожании капли он, казалось, уловил напряженность раздумья — куда идти? Потом это чувство покинуло его также внезапно как и пришло. Он приоткрыл глаза. Капли на стекле не было. Только тянулась вниз мокрая дорожка.