— Это было как будто вчера, Дильфуза, — слегка усмехнувшись, ответил Фарух. — Мы ведь живем гораздо дольше обычных людей. Мне сейчас тридцать лет, но я считаюсь очень юным, почти подростком по сравнению с другими джаннидами.
— Не может быть! — удивился Кахрамон.
— Сколько же лет вам, уважаемый Фархад? — вырвалось у принца Рустама. Он поздно сообразил, что, может быть, спрашивать о возрасте не принято у джаннидов и что это может как-то обидеть человека, который их приютил и помог им спастись от джинна.
— Ничего страшного, Рустам, — сказал Фархад, заметив замешательство принца. — Я не стесняюсь своего возраста. Тем более, что я далеко не самый старший из джаннидов. Мне на самом деле немногим больше ста лет.
— Ого! — вздох удивления пронесся по веранде от того, как дружно отреагировали на эти слова все присутствующие, за исключением Фаруха.
— Сколько же лет живут джанниды? — спросил Кахрамон.
— В среднем триста лет, но бывает и гораздо дольше. Поэтому за время нашей жизни мы можем наблюдать смену не одного поколения людей и являться свидетелями очень многих интересных и важных событий. И очень странно, что на этот раз мы не заметили сдвига равновесия между мирами. Мы не увидели угрозы, которая нависла над всеми в лице джинна, который, судя по вашему описанию и тому, что удалось наблюдать мне самому, обладает чудовищной силой и может при желании разрушить наш мир. Вот это и является для меня второй большой загадкой. Все, что мы на этот раз почувствовали, так это только то, что ты, Дильфуза, появилась здесь и что твоя жизнь в опасности, — во взгляде и в голосе Фархада сквозила нешуточная обеспокоенность.
— А что представляет собой последний, шестой мир? — вдруг спросил Сардор, который до этого момента сидел и молча слушал, впитывая в себя все, что говорилось вокруг него. — Вы нам расскажете о нем, дядя Фархад?
— Расскажу, Сардор. Это мир, в котором никто из живых людей не был. Мир, из которого никто не сможет вернуться обратно. Это мир Кор, в который после смерти уходят души всех разумных существ, населяющих пять других миров нашей Вселенной.
Фархад замолчал, и в наступившей тишине стало слышно, как где-то недалеко шумит вода, как зашуршали ветви деревьев в ночном саду от дуновения прохладного весеннего ветра, как где-то вдали несколько раз жалобно и громко проохала сова.
— Я думаю, что вам нужно отдохнуть, дорогие мои, — сказал он, обращаясь к своим гостям. — А мы с Фарухом за это время проверим наши архивы и посмотрим, не сохранились ли в записях какие-либо сведения о том, как в наш мир мог попасть этот джинн и что он собой представляет.
Они приземлились на небольшой площадке перед входом в хранилище — пещеру, находящуюся высоко от поверхности земли, в толще каменной породы, образующей стену впадины. С двух сторон у входа в эту пещеру стояли большие полупрозрачные чаши, из которых струился молочно-белый свет.
— Уже поздно, отец. Разве мы сможем туда войти? — спросил Фарух.
— Здесь должен быть дежурный хранитель. Мы его отыщем, и он поможет нам найти нужный раздел в архиве, — ответил Фархад, ступив с ковра на гладкую отполированную дорожку из мрамора, которая вела к полукруглой арке, обрамляющей вход в хранилище.
Едва он произнес эти слова, как из зияющего чернотой глубокого входа вышел неспешной и размеренной походкой человек — серый плащ на нем с черными вкраплениями сливался с ночным воздухом, делая его обладателя похожим на бесплотное и почти невидимое привидение. Когда он проходил мимо стоявших на земле ламп, то их свет, окутав на мгновение, придал его силуэту еще более невесомый и загадочный вид.
— Ты припозднился сегодня, Фархад. Что-то случилось, и тебе срочно понадобилась информация? — человек откинул капюшон, который скрывал его лицо, и изучающим взглядом посмотрел на обоих джаннидов.
Он был очень стар. Это было понятно по белоснежным волосам, которые ровными длинными прядями лежали у него на плечах, и по глубоким морщинам, которыми было исчерчено его лицо. Но он держался ровно, и голос у него было ясный и звучный. Огромные темные глаза его излучали глубочайшую мудрость и знание и что-то еще, что можно было бы назвать скорбью. Но это была не печаль от утраты близких ему людей, друзей или родных. Это была грусть от понимания того, что все, что сейчас происходит в мире, уже когда-то происходило. Что все чувства и переживания, которые снова и снова испытывают люди, уже когда-то были испытаны. И слова, которые они произносят, уже были произнесены задолго до их рождения. И те же страсти, которыми они сейчас охвачены, уже охватывали других людей до них. И ошибки, которые они совершают, также уже были кем-то совершены. Все уже было, все есть, и все будет так, как это уже было не один раз.