С изяществом пантеры он пошел к ней, при этом его ноги как бы скользили по поверхности земли. Приблизившись к матрацу, он вытащил нож из ножен. Лоретта вздрогнула. Когда он опустился рядом на колени, она отшатнулась. Взгляд его проницательных сине-черных глаз скрестился с ее взглядом.
Не объясняя причин своего милосердия, он склонился над ней и перерезал ремешки, стягивающие запястья. Затем теми же быстрыми, точными движениями он разрезал ремешки, удерживавшие ее ноги, и вложил нож в ножны, не говоря ни слова, не глядя на нее. Не в состоянии поверить, что он не собирается сделать что-то ужасное, Лоретта медленно села и потерла запястья, наблюдая за ним. Он пошел к своим кожаным мешкам и порылся в них. Вернувшись, он бросил ей на колени кусок вяленого мяса, оставив себе другой.
Зажав в руке скудную еду, она наклонила голову и, моргая, старалась согнать подступившие слезы. Она остро ощущала его присутствие, когда он уселся на корточки у костра. Ночной воздух неприятно щипал кожу, горевшую в лихорадке, но она не смела присоединиться к нему, чтобы согреться. Он оторвал зубами кусок мяса и начал жевать. По меньшей мере она не боялась, что это мясо отравлено. У нее не было ни малейшего представления о том, какого животного это мясо.
Мысли о еде вызвали урчание у нее в желудке. Казалось, прошло сто лет с тех пор, когда она ела в последний раз. Она разжала руку и стала рассматривать мясо. Оно было очень похоже на их домашнюю вяленую оленину. Рот ее наполнился слюной. Охотник смотрел в огонь, не обращая на нее никакого внимания или притворяясь, что не обращает. Она откусила небольшой кусок. Восхитительный вкус копченого мяса наполнил ее рот, когда она стала перекатывать жесткие волокна на языке. Она взглянула на него, и ей показалось, что она уловила подобие улыбки, но когда она посмотрела снова, у него на лице было обычное мрачное выражение, мышцы челюстей выдавались буграми, когда он жевал.
Лоретта откусила еще небольшой кусок. Потом побольше. Вкус мяса был так хорош; она стала глотать быстрее. В животе у нее снова заурчало так громко, что Охотник посмотрел в ее сторону. Она отвернулась и перестала жевать, не желая дать ему понять, что получает удовольствие от чего-то, что дал ей он. В ту минуту, когда он отвел свой взгляд, она запихала остатки мяса в рот.
Когда он покончил со своей порцией, он вернул бизонью шкуру, которую ранее отбросил ногой, на прежнее место, и растянулся на спине рядом с ней. Щелкнув пальцами, он указал на место рядом с собой. Лоретта свернулась калачиком на своей стороне как можно ближе к краю матраца. Она встрепенулась, когда почувствовала прикосновение его руки к волосам. Когда она поняла, что он намотал прядь на свое запястье, ее охватил гнев бессилия.
Лоретта обхватила себя руками для защиты от холода, слишком гордая и слишком напуганная, чтобы искать тепла под одной с ним шкурой. Он вздохнул и зевнул, набрасывая угол покрывала на нее. Случайно? Или намеренно? Она не могла понять.
Его тело излучало тепло, и оно сразу начало согревать ее спину. Лоретта боролась с возникшим у нее желанием подвинуться к нему хоть на один дюйм ближе и еще крепче сжала руки, которыми обхватила себя. В действительности ночь была не такой уж холодной. Она так остро ощущала холод из-за полученных солнечных ожогов. О, как ей было холодно. Холодно до тошноты — внутри все горело, а она дрожала от холода. Когда она закрыла глаза, у нее закружилась голова. Если бы только он подбросил еще веток в костер.
Секунды превращались в минуты, а Лоретта все еще лежала, сжавшись в дрожащий комок. Индеец неподвижно лежал рядом с ней. От его тела исходило тепло, маня ее. Она прислушалась, пытаясь по дыханию определить, спит он или нет.
Было бы безумием с ее стороны подвинуться к нему поближе, если он не спит. Если же он спит, он никогда не узнает об этом, не так ли? А она могла согреться и перестать дрожать. Он, должно быть, спит. В противном случае, как может он так долго лежать совершенно неподвижно.
Она слегка пошевелилась, а затем замерла, не двигаясь и затаив дыхание. Он не шевелился. Долго она лежала, прислушиваясь и выжидая. Ничего. Она подвинулась еще на дюйм. Он оставался совершенно неподвижным. Лоретта слегка расслабилась, стараясь не приближаться на такое расстояние, когда могла коснуться его. Через несколько минут она согреется и отодвинется в сторону, и он ни о чем не узнает.
Без всякого предупреждения он повернулся на бок. Он бросил тяжелую руку поперек ее талии, распластав широкую ладонь на животе, непосредственно под грудями. Со встревожившей ее легкостью он притянул ее вплотную к себе, поцарапав обожженное солнцем бедро о шкуру. От его груди исходило такое же тепло, как от костра за ее спиной. Он согнул колени, и ее бедра оказались между его. В течение нескольких секунд Лоретта оставалась напряженной, неуверенная, чего ожидать дальше, воображая самое худшее.
Он прижался лицом к ее волосам, тепло от его дыхания согревало кожу на голове. Может, он спит? Она уставилась в огонь, окончания нервов посылали тревожные сигналы при каждом его вдохе и выдохе, при каждом нажатии пальцев.
Постепенно тепло его тела прогнало ощущение холода. Веки Лоретты отяжелели. Ветер, нашептывавший в верхушках деревьев, казался теперь мирным, не устрашающим. Шевелившиеся тени, которые так пугали ее в течение нескольких часов, стали просто ночными тенями.
Где-то в темноте хрустнула ветка. Какое-то крупное животное, подумала она. Это не имело значения. Волк, медведь, койот или пума — рядом с ней был знаменитый, грозный Охотник. Никто не посмеет напасть на него.
Ее мысли перемешались и стали расплывчатыми. Печаль и грусть овладели ею, когда она вспомнила о коне. Она расслабилась и прильнула к пленившему ее мужчине. Черное, как сажа, покрывало усталости опустилось на нее.
Муха жужжала у лица Лоретты. Смутно она распознала этот звук, понимая, что настало утро и что индеец лежит рядом с ней. В другой части ее мозга, в той темной, мрачной части, где скрывались кошмары, жужжание усилилось и перенесло ее назад во времени, в другое удушливое утро, к громкому жужжанию других мух и к ужасу.
Она была в дождевом коллекторе…
Снаружи стояла странная тишина. Корова не мычала. Куры не кудахтали. Свиньи не хрюкали. Все было окутано тяжелой тишиной, которая нарушалась только жужжанием мух. Может быть, поэтому их жужжание казалось таким громким, потому что не было слышно никаких других звуков. Одно было ясно наверняка: команчи ушли. Больше не слышно криков, смеха. Папа теперь не станет возражать, если она выйдет, не так ли?
Даже несмотря на то, что он не пришел за ней, как обещал.
Лоретта прижала ладонь к шершавой поверхности планок, из которых была сколочена дверь, и толкнула. Петли заскрипели, и солнечный свет залил ее лицо, ослепив своей яркостью. Она, спотыкаясь, поднялась по ступеням и вышла во двор. Ветер трепал какую-то голубую материю, лежавшую на земле на расстоянии нескольких футов. Лоретта не обратила на нее внимания.
Она прошла к дому. Вверх на крыльцо через дверь в кухню. Подошвами своих туфель она ощущала тепло, но не обратила на это никакого внимания. Время для выполнения домашних работ давно уже прошло. Она не подоила коров, не покормила свиней и кур. Папа будет очень сердиться, если, проснувшись, застанет ее бездельничающей.
Он проснется. Здесь, скоро. Он и мама. Она займется хозяйством, как всегда. И очень скоро они проснутся. Они должны.
Ручка молочного ведра причиняла боль ладони Лоретты, когда она взяла его, вынесла из кухни и понесла через двор к сараю. Сначала она не обращала на это внимания, так как она была погружена в собственные мысли; однако в конечном счете боль начала проникать в сознание, возвращая ее к реальности. Затем она услыхала жужжание мух. Жужжание было настолько громким, что она замедлила шаги и обернулась. Мухи. Они тучами вились вокруг нее, садясь, кусая через материю одежды, ползая во всех местах, где кожа не была прикрыта.