— Я твоя мать! — закричала Хедда. У нее затряслись руки. — Твоя мать! Как ты можешь в чем-либо обвинять меня! Я делала для тебя все, что могла. Я старалась. Я не могла сделать больше…
— Как ни пыталась, — перебила ее Талли.
— Ты не знаешь, что мне пришлось пережить, ты не знаешь, что я испытала, какая жизнь у меня была…
— Все я знаю, — снова перебила Талли. — Я не глупа, а добренькая тетя Лена не поленилась многое рассказать мне, она оправдывала тебя. Я сочувствую тебе, мама. А вот ты не знаешь, что я испытала. Какая жизнь была у меня.
— Речь не о тебе, — сказала Хедда. — И потом я знаю, какая жизнь у тебя была. Каталась, как сыр в масле, с тех пор как вышла замуж за Робина.
— Конечно, мама, конечно.
— Моя жизнь — сплошная мука, — продолжала Хедда. Она лежала с закрытыми глазами, руки бессильно вытянулись вдоль тела, на дочь она не смотрела, — не жизнь, а пытка. Ничего хорошего у меня не было. И теперь уже не будет. Мне незачем больше жить. Я хочу умереть. Вот и все.
— Мне ли не знать, что это такое, — сказала Талли, полная горячего сочувствия и такой же горячей жалости к себе. — Мне ли не знать, как это бывает, — повторила она.
— Ты не имеешь об этом ни малейшего представления, — сказала Хедда.
— Нет, это ты не имеешь ни малейшего представления! — воскликнула Талли. «Мое прошлое будет терзать меня вечно, — подумала она. — Вечно». Не помогут ни психиатры, ни время, ни пальмы. Только смерть принесет мне покой».
— Вся моя жизнь, — а я не знала другой жизни, — продолжала Талли, — была большой толстой веревкой, душившей меня. Я всунула голову в петлю и смотрела, как она сжимается вокруг моей шеи. Это был конец.
Талли перевела дыхание. Хедда сделала то же самое.
— Я жила в таком состоянии, как ты сейчас, постоянно. Мне казалось, я не проживу так еще один день. Но все-таки в тот момент, когда у меня мутнело в глазах и я уже почти не дышала, когда сердце билось так редко, а тело становилось мертвенно белым, в этот момент что-то всякий раз удерживало меня. Я вспоминала милые лица Дженнифер и Джулии, любовь Джереми, поцелуи Бумеранга, Робина и Джека. Я вспоминала глаза Джека, его улыбку, и это давало мне силы жить. И я медленно освободила голову из петли. Я делала глубокий вдох. Воздух был свежий и прохладный, как после дождя. И я начинала зализывать раны, и была благодарна себе за то, что нашла в себе силы жить дальше. Я никогда не хотела умереть, понимаешь? Я просто хотела жить хоть чуточку лучше.
— Ты была счастливей меня, — сказала Хедда. — Тебя хоть что-то могло вытащить.
— Я не была счастливей, — сказала Талли, сдерживая слезы. — Я не была счастливей! — повторила она. — Просто сильнее, мама, вот и все. — Она показала Хедде шрамы на запястьях. — Вот! Смотри! Я пробую свою кровь на вкус и представляю, как это не видеть, не чувствовать запахов, не слышать, как шелестят на ветру пшеничные поля, не видеть прерию и небо над ней, не слышать голоса моего сына, плача моей дочери, смеха Робина или Джека… и вот я живу, смирившись с тем, что в моей жизни есть вещи, с которыми я не могу примириться.
— Как я пережила то, — говорила Талли, — что отец бросил меня? Если бы он остался, все было бы по-другому. Если бы он взял меня с собой, как Хэнка. Но оставить меня? Пожертвовать мной? Вот она, я. Жертва. Я стараюсь не думать обо всем этом, но ночью жизнь прекращается и остаются только мысли. Я хотела бы, чтобы день никогда не кончался, чтобы я могла все время что-то делать, а не лежать без сна наедине с этим ужасом. Я хотела бы все время что-то делать, действовать, работать и так уставать, чтобы засыпать как убитая. Но даже сон редко приносит мне облегчение: мне снятся кошмары, все та же веревка и удушье. Удушье. Откуда это взялось, мама? Ты не знаешь?
Хедда холодно посмотрела на Талли и покачала головой.
— Ммммм… Да, может быть, я была плохой дочерью, когда была подростком, и, конечно, я плохая дочь и большое разочарование для тебя сейчас, но скажи мне, мама, разве я была плохой дочерью, когда мне было два года?
Хедда тупо уставилась на нее.
— Что, разве я не была светленькой, улыбающейся и пухленькой? Разве нет?
— О чем, черт возьми, ты говоришь? — спросила Хедда.
— Ладно. Скажи мне, разве тебе не казалось, что я слишком усложняю тебе жизнь? Что я отнимаю у тебя слишком много времени? Ведь то, что ты хотела сделать, это вроде как запоздалый аборт, верно? Разве ты не думала о том, что когда меня не станет, папа будет обращать на тебя больше внимания? Когда Джонни умер, разве ты не думала, что теперь нужно избавиться и от меня?