— Потолстела, ты хочешь сказать.
— Нет, похорошела. А вот я поседела, хоть это пока и незаметно.
Талли внимательно посмотрела на волосы своей подруги.
— Я бы никогда не заметила.
— У тебя нет никакой мечты, Талли? — спросила Шейки, пристально посмотрев на нее.
Талли не ответила.
— Ты счастлива, Шейки? — в свою очередь спросила она.
— Да. Я счастлива. Конечно, счастье совсем не такое, каким я его представляла тогда, но я счастлива. Так у тебя нет мечты, Талли? — еще раз спросила она.
— Да, — солгала Талли.
— Это плохо. Потому что если бы у тебя были мечты, многие, из них осуществились бы.
От этих слов Талли беспокойно заерзала на стуле.
— Как он сейчас выглядит? — спокойно спросила Шейки. — Я не видела его четыре года. Все так же неотразим?
Талли кивнула.
— Он носит все тот же красный свитер. Но у него появились морщинки. У глаз, у рта, на лбу. Стало меньше волос.
Шейки улыбнулась
— Есть все-таки Бог на небе! Джек Пендел — лысый! — воскликнула она.
Талли поднялась. Шейки тоже встала и обняла ее.
— Счастья тебе, Талли. Счастья вам обоим. Мы с Джул будем скучать по тебе.
— Ну что ты на это скажешь? Она решила вернуться в Топику именно тогда, когда я собиралась уезжать.
— А куда делась Лаура? — спросила Шейки. — Мне казалось, они были так близки.
— Лаура, очевидно, нашла себе другую поживу. Мужскую. Кажется, она в августе выходит замуж.
— Бедная Джул. Как она это восприняла?
— Ужасно, конечно, — сказала Талли.
— Да, ей, должно быть, тяжело, — сказала Шейки. — Мне никогда не нравилась эта Лаура. Я надеюсь, что Джул останется здесь. Я люблю ее.
— И я ее люблю, — улыбнулась Талли.
Талли уложила детей спать, включила телевизор, восьмой канал. Показывали ретроспективу фильмов с Джеком Николсоном. «Пять простых пьес», «Половые сношения», «Полет над гнездом кукушки». Медсестра Рэтчед кого-то Талли напомнила: суровое лицо, неровно подстриженные; волосы… Что-то всплыло в памяти, но снова ушло в глубину. Талли так и заснула на диване перед телевизором во время сцены в автобусе в «Полете над гнездом кукушки»..
Ночью у Дженни подскочила температура. Талли сидела с ней внизу. Малышка могла спать только на руках у матери, и Талли нежно баюкала ее. «Почему меня никто не баюкает? — думала Талли. — Мне тоже нужно, чтоб меня баюкали на груди».
Она поцеловала Дженни в мягкую младенческую макушку, покрытую светлыми волосиками, вдохнула ее нежный запах. «Я лишу его этой радости. Он не будет растить ее, не будет укладывать спать, не будет купать, не будет гулять с ней. Не услышит, как она назовет его папой, не увидит ее ни в маскарадном костюме, ни в вечернем платье. Не увидит в ванной голенькой, с порозовевшим тельцем. Не узнает, как она будет расти. Он не узнает всех этих чудес, скрытых в двух маленьких, толстеньких ручках, в пухленьких ножках, в светлой головке. О Боже! Как я хочу, чтобы он был с ней, а она с ним!»
Талли прижала кулаки к глазам и стала раскачиваться взад-вперед. Невыносимая боль.
«Я никогда не увижу, как она усядется верхом на его плечах, не увижу, как она обхватывает руками его голову и пускает слюни в его волосы. Я никогда не увижу его лицо в тот момент, когда она подойдет к нему в выпускном платье и спросит: «Пап, ну как, мне идет?»
Я хотела получить слишком многое! Слишком многое! Я хотела, чтобы среди нас не было проигравших. Я никогда не думала, что проиграют все, а одному из нас придется потерять так много, — да нет, все, что у него было в жизни. И в один прекрасный день он должен будет проснуться утром и жить дальше — без меня, без его маленькой дочки, без нас. Какая печальная жизнь!
Она поглаживала Дженни по головке, по спине, по ее крошечным ступням, в два раза меньше, чем ладони Талли. «Моя милая, моя маленькая, простишь ли ты меня? Простишь ли ты меня? Сможешь ли ты простить меня за то, что я принесла в жертву твоего отца? Смогу ли я сама простить себя?»
Талли просидела в кресле-качалке Робина до утра, ее губы были прижаты к пылающему лбу дочери.
В среду, пораньше утром, до прихода Робина, оставив Дженни на попечение Милли, Талли поехала в церковь Святого Марка, чтобы положить на могилу Дженнифер белые розы. «А к урне с прахом моей матери, которая, будто какое-то украшение, стоит на камине, никто розы не принесет, — подумалось Талли. Следовало бы захоронить ее прах здесь. Ей было бы приятно получать цветы».