Девушки улеглись в постель. Когда Дженнифер была маленькой, ее часто преследовали кошмары, и Талли, которая раньше по три-четыре раза в неделю оставалась у Дженнифер, забиралась к ней в постель, чтобы успокоить ее. Об ужасах, которые преследовали по ночам ее саму, она никогда не говорила. С привычками детства трудно расставаться, и когда они стали старше, Талли, оставаясь у Джен, пыталась лечь на полу. И каждый раз Дженнифер заставляла ее подняться с пола, и дело доходило чуть не до драки. В конце концов они снова стали спать рядом. Когда к ним присоединялась и Джулия, все трое укладывались на полу.
Талли натянула одеяло и обняла Джен. Джен любила спать в таком положении. Иногда Талли представляла, что бы она чувствовала, если бы кто-нибудь обнимал ее саму, но представить не могла. Да это было и неважно.
От волос Дженнифер исходил запах «Лошадка, твоя грива пахнет ужасно». Талли потрогала их. Дженнифер не шевельнулась. Может, она устала или ей просто хочется помолчать? Может, ей неудобно?
— Джен, твоя грива пахнет ужасно. Джен?
— М-м?
— Дженнифер? Тебе неудобно?
— Мне? Почему мне должно быть неудобно?
— Ну мало ли почему? С тобой стало трудно общаться.
— Мне хорошо, Талли. И я рада, что осталась у тебя..
— Я так давно здесь не была. Так давно не была с тобой. — Джен помолчала. — Мы скучали по тебе, Талли, когда тебя не было с нами.
Талли сглотнула и крепче обняла ее.
— Я всегда была рядом с вами, постоянно.
— Нет, не всегда, — сказала Дженнифер. — Не так, как раньше. И никогда — наедине со мной. Признайся, Талли, ты хотела от нас отдалиться.
— Нет, это неправда.
— Тогда почему ты так поступила? Почему ты отдалилась от нас?
— Кто знает? Наверное, мне просто хотелось быть с людьми, которые ничего обо мне не знают.
— Да, но почему?
— Думаю, — сказала Талли, — мне хотелось уединения.
— Уединения? Ты хочешь сказать — безвестности?
— Да, именно так.
Джен притихла.
— Безвестность, это — как смерть?
— Да, — медленно ответила Талли, — наверное, как смерть.
Говорить об этом в темноте было так естественно.
— То есть, можно сказать, что на эти годы ты как бы умерла?
— Да, думаю, что можно так сказать.
— А почему тебе была так необходима эта безвестность? Что же случилось с тобой, что ты захотела умереть? Ты полюбила кого-нибудь? Кто-то разбил твое сердце?
Талли покачала головой.
— Нет, Дженни, я не влюбилась. И никто не разбил мое сердце.
— Скажи мне, Талли.
Помолчав немного, Талли мягко сказала:
— Да нечего рассказывать, Мандолини.
— Мейкер, ты даже перестала играть в софтбол. Давай рассказывай.
— Да нет, правда, — сказала Талли, снова вдохнув запах волос Дженнифер, — поверь мне.
— Мейкер, ты врешь. Ты правда не хочешь говорить об этом?
— Да, Джен, не хочу.
— Ну ладно, как бы там ни было, я рада, что ты вернулась, Талли. Мы скучали по тебе, когда ты ушла.
«И я скучала по вам, девчонки», — подумала Талли, но ничего не сказала.
— Расскажи мне, Талли, — попросила Дженнифер. — Расскажи про свои запястья, как это было в первый раз.
Талли немного отодвинулась. Дженнифер снова притянула ее к себе.
— Давай.
— Да нечего особенно рассказывать, — мялась Талли.
— Расскажи, почему ты это делаешь.
— Дженнифер, на кой черт тебе знать? Зачем ты расспрашиваешь обо всем этом дерьме?
— Просто расскажи, Талли, — прошептала Джен. — Ты делаешь это, чтобы умереть?
Талли вздохнула.
— Нет, — медленно сказала она. — Не могу сказать, что я хочу умереть. Я делаю это потому, что мне хочется испытать, какая она — смерть. Окунуться в бессознательное состояние, а отчасти потому же, почему это делали в старину — чтобы очиститься и исцелиться. И после, когда из меня уходит все плохое, я возвращаюсь и живу дальше.
Талли умолкла, вспоминая, как она в первый раз сидела в наполненной водой ванне с опасной бритвой в руке. Она вспоминала, как расслабилось ее юное неоформившееся тело. Но когда она поднесла лезвие к запястью, руки у нее так страшно задрожали, что ей пришлось снова опустить их в воду, чтобы успокоиться. «Я хочу умереть? — спрашивала себя Талли. — Вот это сейчас со мной произойдет? Я и правда собираюсь умереть? Я разрежу себе запястья и позволю сознанию покинуть меня, и буду истекать кровью до тех пор, пока не придет смерть. Так поступали римляне — с той только разницей, что никто меня не хватится, и я долго пролежу уже мертвая. Я собираюсь умереть? Я не могу рассчитывать, что кто-нибудь придет и спасет меня, уж в этом-то я уверена. Поэтому, прежде чем я возьму в руку стальное лезвие и увижу, как лопнут мои вены и кровь начнет выплескиваться из них, как каша из горшка в детской сказке, я хочу быть уверена, что не хочу умирать. — Талли оглядела ванную, посмотрела на полотенца, на марлевый бинт, на йод и подумала: — Я готова. К чему бы то ни было. Что бы, черт возьми, это ни было». И она вытащила из горячей воды лезвие и сделала тонкий горизонтальный надрез на левом запястье длиною в дюйм, подумав: ох, Боже мой, как спокойно я это сделала, о Боже мой, подумать только, сколько крови! Она опустила руку и смотрела, как вода рядом с ней постепенно становится розовой. Она подняла руку и, как зачарованная, смотрела, как ее чистая детская кровь стекает к локтю. Она потрогала кровь пальцами, попробовала на вкус. Она была липкая и соленая. И тогда Талли сделала надрез на втором запястье. Она опустила обе руки в воду и закрыла глаза, но это было уже не так приятно, как когда она смотрела на вытекающую из нее кровь. Она открыла глаза и высоко подняла руки, лежа по шею в окровавленной воде и удивленно глядя на ярко-красную кровь, струящуюся по предплечьям. И потом, когда она уже закрыла глаза, и начала слышать странные шумы, и увидела перед глазами воду, и волны, и скалы, когда почувствовала соленый запах моря, тогда Талли подумала: «Сейчас пора, или я умру. Если я сейчас не встану, я умру». Она чувствовала какой-то замедленный темп своих движений, неторопливых, как движение нефтеналивного танкера на морском горизонте — неслышное и незаметное, — когда, наконец, подняла свое тело из воды и наклонилась за полотенцем. И опять на нее нахлынули скалы и вода — вода, с шумом разбивающаяся о скалы. Бурливые пенящиеся волны перекатывались, вставали перед ней и с громким шелестом падали — у-у-у-ух-хх… у-у-у-у-ух-хх… у-у-у-у-ухх… у-у-у-у-ух-ххх… «Дайте мне полежать еще минутку, — подумала Талли, — только одну минутку». Но нет. Вместо этого она вытащила себя из воды и, схватив полотенце, прижала его к одному запястью, потом — к другому. Она удержалась на ногах и, подняв руки вверх, встала из ванны, достала еще одно полотенце и, замотав им другую руку, плотно прижала запястья друг к другу и сидела, голая, на холодном кафельном полу, со сложенными, поднятыми вверх руками, закрыв глаза, пытаясь усилием воли остановить кровь. Через какое-то время кровь остановилась. Полотенца были испорчены. Талли даже не пришлось вытираться, так долго она просидела на полу. Когда она развернула полотенца, порезы почернели и распухли, но уже не кровоточили. Это было хорошо. Но заливать раны йодом было ужасно. Талли взвыла, стиснула зубы и, наконец, до крови прокусила губу, только бы не закричать.