На одно мгновение глаза ее затуманились – казалось, вся зелень сада сомкнулась в одну зеленую вуаль. Мона на миг ощутила стеснение в горле, в голове слегка застучало, а затем настало высвобождение – гораздо более тяжкое, чем рыдание: некое смутное и ужасное прозрение, осознание случившегося когда-то кошмара.
Эта женщина больна и, возможно, никогда не оправится, а она, Мона, теперь наследница легата и должна родить ребенка, хотя бы одну дочь, дабы впоследствии передать в ее руки несметное богатство Мэйфейров. Что ж, она вполне в состоянии выносить ребенка. А Роуан? Чем она могла бы заняться теперь? Врачом, а уж тем более хирургом ей не быть – это почти определенно. Ее вообще никто и ничто не интересует.
Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и нежеланной – такого острого и горького ощущения ей еще не доводилось испытывать никогда в жизни. Все! Пора бежать отсюда! Какой стыд, что она столько дней проводит за этим столом, умоляя простить ее за нечаянное увлечение Майклом; за то, что она молода, богата и способна когда-нибудь в будущем обзавестись детьми; за то, что пережила свою мать, Алисию, и тетю Гиффорд – двух женщин, которых горячо любила и одновременно столь же горячо ненавидела, в которых так нуждалась и которых потеряла.
– Разве она эгоцентрична? Да ничего подобного! То, что произошло между мною и Майклом, было случайностью, я не планировала ничего подобного, – громко заявила она, глядя прямо на Роуан. – Случайностью! И хватит об этом!
Ничто не изменилось. Серые глаза Роуан смотрели осмысленно, отсутствующее выражение в них исчезло. Руки ее, аккуратно сложенные, свободно лежали на коленях, а тонкое обручальное кольцо, ставшее чересчур свободным, делало их похожими на руки монахини.
Моне захотелось коснуться пальцев Роуан с зажатыми в них прутиками лантаны, но она не осмелилась. Одно дело – получасовой разговор, и совсем другое – физический контакт. Она не могла дотронуться до Роуан – такой жест казался ей чересчур интимным, и впечатление усугублялось царившим вокруг безмолвием.
– Ладно, ты знаешь, что я не прикоснусь к тебе, не попытаюсь взять твою ладонь в свои, чтобы почувствовать что-либо или попытаться прочесть что-нибудь по ней. И не поцелую тебя, потому что, будь я на твоем месте, непременно возненавидела бы нахальную, неблагодарную девчонку, которая посмела так поступить со мной.
Рыжие волосы, веснушки… Они не имеют никакого отношения к произошедшему. Все, что Мона может сказать: «Да, я спала с твоим мужем, но ты загадочная, сильная и могущественная личность, ты женщина, которую он любил, любит и всегда будет любить. А я… Я для него никто. Всего лишь ребенок, малышка, ухитрившаяся заманить его в постель. Признаю, я не была осторожной в ту ночь, хотя следовало бы. На самом деле я вообще об этом не думала. Но тебе не о чем беспокоиться. Я не из тех, кто мог бы надолго стать его постоянной любовницей. Он смотрел на меня точно так же, как позже на Мэри-Джейн. В его взгляде была только похоть – и ничего больше. Все произошло очень быстро и так же быстро закончилось. А мои месячные в конце концов придут, все станет по-прежнему. Ну, разве что доктор прочтет мне очередную лекцию».
Мона аккуратно сложила возле фарфоровой чашки на столе маленькие прутики лантаны и вышла.
Взглянув на облака, плывущие высоко в небе, она впервые осознала, какой прекрасный нынче день.
Майкл был на кухне и «стряпал коктейли», как он это обычно называл, то есть занимался выжиманием сока из папайи, кокоса, грейпфрута, апельсина… Перед ним возвышалась гора отходов – кожуры и выжатой мякоти.
Моне вдруг пришло в голову, что с каждым днем Майкл выглядит все более здоровым и привлекательным, но она постаралась поскорее отогнать эту мысль. Он занимался физкультурой на верхнем этаже. Доктора вселяли в него надежду. С тех пор как Роуан пришла в себя и поднялась с постели, Майкл заметно прибавил в весе – должно быть, на добрых пятнадцать фунтов.
– Ей нравятся такие коктейли. – Тон Майкла был таким, словно обсуждение достоинств напитков шло уже давно. – Это точно. Я знаю, что она их любит. Беа, правда, заявила, что соки слишком кислые, но я не заметил, чтобы Роуан морщилась. – Он пожал плечами. – Хотя… Я ни в чем не уверен. Мне трудно судить.
– Боюсь, – сказала Мона, – она перестала разговаривать из-за меня.
Мона смотрела на него и чувствовала, как глаза становятся влажными и постепенно наполняются слезами. Ее это испугало: она не хотела терять самообладание, добиваться внимания или чего-то требовать. Но была очень несчастна. Чего, черт возьми, она ожидала от Роуан? Откровенно говоря, она едва знала Роуан. Такое впечатление, будто она жаждала материнского внимания от в общем-то чужой женщины – законной наследницы легата, которая уже не в состоянии исполнять свои обязанности.
– Нет, солнышко, ты здесь ни при чем. – Улыбка Майкла была теплой и ободряющей.
– Все потому, что я рассказала ей о нас, – настаивала Мона. – Я не хотела. Но все получилось как-то само собой – в первое же утро. Все это время я боялась тебе признаться. Я была уверена, что она восприняла мои слова спокойно, точнее, даже осталась совершенно равнодушной. Я не хотела… Именно после этого она замолчала и больше не произнесла ни слова. Ведь я права? Скажи! Роуан замолчала после моего появления?
– Милая малышка, да не казни ты себя, – отозвался Майкл, старательно вытирая липкую лужу с кухонного стола.
Он терпеливо утешал Мону, но она чувствовала, как он устал от всего происходящего, и ей стало стыдно.
– Она перестала говорить за день до этого, Мона. Я уже упоминал об этом. Ты просто забыла. – Майкл слегка улыбнулся, словно посмеиваясь над собой. – Тогда я еще не понимал, в чем дело. – Он снова перемешал сок. – Ладно, теперь предстоит решить важный вопрос: с яйцом или без яйца?
– Яйцо?! Да разве можно класть яйцо во фруктовый сок?
– Разумеется можно. Ты ведь никогда не жила в Северной Калифорнии, не так ли? Такая смесь – первоклассный образец здоровой пищи. А Роуан необходим протеин. Но есть другая проблема, старая, давно известная: в сыром яйце может содержаться сальмонелла. Рушатся семьи, меняется мир, но сырое яйцо по-прежнему представляет опасность. Наверное, в прошлое воскресенье следовало спросить мнение Мэри-Джейн на этот счет.
– Опять Мэри-Джейн! – Мона тряхнула головой. – Проклятое семейство!
– Сам я в этом не разбираюсь, – продолжал Майкл. – Но Беатрис считает, что сырые яйца опасны, а она понимает, о чем говорит. Хотя, когда я учился в старших классах и играл в футбол, каждое утро забрасывал сырые яйца в молочный шейкер. Селия говорит…
– Господь Создатель! – Мона превосходно имитировала голос и интонацию Селии. – Что тетушка Селия знает о сырых яйцах?
Ее уже и так тошнило от бесконечных семейных дискуссий по поводу даже самых незначительных проявлений у Роуан симпатии или антипатии, анализов крови Роуан, цвета мочи Роуан… И если ее втянут в еще более бессмысленные и бесполезные дебаты, то она завопит, чтобы ее немедленно оставили в покое.
Быть может, ей досталось больше других, потому что она стала наследницей? Ведь с того дня, как об этом было объявлено, все только и делали, что наставляли неопытную, не знающую реальной жизни девочку, давали советы и опекали так, словно инвалидом была она. Мона тогда развлекалась тем, что огромными буквами набирала на компьютере насмешливые заголовки:
«ДЕВОЧКА РАСШИБЛА ГОЛОВУ О ГИГАНТСКУЮ КУЧУ ДЕНЕГ», «БЕСПРИЗОРНАЯ МАЛЫШКА УНАСЛЕДОВАЛА МИЛЛИАРДЫ! АДВОКАТЫ В УЖАСЕ!»
Нет, сегодня она не хочет приводить кого-либо в ужас. Впрочем, идея в принципе неплохая.
Внезапно Мона почувствовала себя настолько скверно, что плечи ее затряслись и из глаз неудержимо хлынули слезы, как у горько обиженного ребенка.
– Послушай, солнышко, я уже говорил тебе и повторяю еще раз: она замолчала за день до твоего прихода, – вновь принялся утешать ее Майкл. – Я пересказал тебе ее последние слова. Мы сидели здесь же, у стола. Чуть раньше она сказала, что умирает по чашке новоорлеанского кофе. И я сварил ей целый кофейник. С момента, когда она пришла в себя, прошло примерно двадцать два часа, и все это время она практически не спала… Быть может, это и стало причиной… Я видел, что ей необходим отдых… В общем, она пила кофе… А потом… Потом она сказала: «Майкл, мне нужно выйти на воздух. Нет, ты останься. Я хочу немного побыть одна».