Глава V
Говорили чуть ли не все разом, а потому, считай, не говорил никто, лишь напрасно воздух сотрясал обрывками мыслей. Размахивали руками княжьи советники, верещал, что баба, тощий полюдьщик, бухтел огнищанин, бормотали старшие дружинники да с княжичами переругивались. Всякий свое зрение имел и доказать его стремился.
Гул стоял такой, что, пожалуй, даже на пиру было тише.
Владимир молчал. Сидел на высокой княжеской скамье в окружении трех черепов побежденного еще в юности змея крылатого, вдоль и поперек изрезанных рунами, в пол смотрел и вряд ли слышал хоть слово.
Молчал замерший за его плечом бирюч – ну так и не пришло еще его время великое повеление оглашать.
Молчали и гарипы, все трое, незнамо зачем сюда явившиеся. Не помощь же добрососедскую предложить! Руслан в такие порывы не верил и от недавних соперников тем более их не ждал, потому подозревал насмешку.
Над ним, негораздком, что жену потерял, не успев и мужем-то стать.
Сам он тоже помалкивал, но вовсе не потому, что сказать было нечего, – опасался просто стравить все выпитое и съеденное прямо великому князю под ноги. Нутро бурлило. В голове вихрилась муть, тряпка, примотанная к пробитому виску, насквозь пропиталась кровью, но лучше уж так, чем исцеление руками этой… этой…
– Дельфира может затянуть твою рану, – сказала княгиня Чаяна, и бледная рыжая тварь за ее спиной моргнула и кивнула неуверенно, нехотя даже.
Руслан в ответ зарычал только, и обе они сбежали, что ветром сдуло. Правильно сделали. Еще немного – и он бы разорвал луарку на клочки.
Это ведь она… она, не иначе.
Мерзкая, завистливая псица.
Кто еще мог наслать в опочивальню едкий черный дым колдовской? Кто еще так ненавидел Руслана, чтобы на угол сундука его швырнуть незримой силой и уволочь Людмилу, выкрасть, не открывая окон и дверей, просто… в воздухе растворить?
Он ведь даже поцеловать ее не успел. Лишь прижал к груди, к манящим губам склонился… и очнулся в пустой комнате.
Все ведьма проклятая, ее происки!
Это и есть месть за обидные слова? За угрозы разлучить ее с подругой?
Увы, Руслану не верили.
«Накренился разум князя от удара, совсем дурной стал».
Не верили ни советники, ни дружина, ни Владимир. Даже Третьяк советовал ему охолонить.
Околдовала она их всех, что ли?
Благо хоть в тереме гнилую ведьмовскую суть чуяли, как-никак не один год с луаркой под общей крышей прожили, вот и подсобили Руслану. Оляна, одна из девиц младших, тишком его в покои жинкины провела, чтоб посмотрел, подумал, поискал. Вдруг найдется что важное, вдруг откроется, чем подружки накануне свадьбы занимались, – они ж всегда были вдвоем, всегда рука об руку.
Перо вороново, огромное, невозможное, лежало под подушкой. Его жгли, но края не крошились, не осыпались пеплом, напротив, будто затвердели и огненно-рыжей каемкой обзавелись. Так что, прихватив перо с собой и теперь крепко сжимая в ладони, будто нож без рукояти, Руслан не боялся его раздавить. А вот кожу свою острыми боками ранил, но только радовался новой боли.
Она холодила разум, успокаивала, от занозы в сердце отвлекала.
Ничего, ведьма за все ответит, расплатится.
Он еще раз расскажет, как поймал ее у птичника, где держали вещего ворона, и напомнит, сколько колдовства можно сотворить одним таким перышком. И вновь покажет… покажет, что таилось в Людмилиных простынях.
Владимир должен понять! Не настолько же он ослеплен этой Дельфирой, чтобы дочерью родной пожертвовать…
– Тихо!
Руслан вздрогнул, на миг решив, что мысли его подслушали, но почувствовал на плече крепкую руку Третьяка, выдохнул.
Нет, то великий князь из раздумий вышел да на народ галдящий прикрикнул. Распрямился, дернул застежку-солнышко и скинул тяжелое душное корзно на спинку скамьи.
Умолкли все, лишь огнищанин вперед шагнул и что-то еще лепетнуть попытался:
– Великий князь, мы тут…
– Молчать! – снова рявкнул Владимир. – Много вы тут уже наболтали, а дельного – ничего. Только грызетесь, как дикие волки.
– Да потому что нечего обсуждать, – подскочил к нему средний княжич, Мстислав, так похожий на отца, будто мало было богам одного великого.
Что там, все четверо из семи сыновей, на пир в Яргород заглянувшие, словно отражали лик Владимира в ту или иную пору. Юность и зрелость, подвиги бранные и семейную сытую жизнь.
– Мы отыщем ее, отец! – пылко продолжил Мстислав. – Выйдем с дружиной и…
– Отыщем, отыщем! – понеслось со всех концов, но Владимир только головой покачал: