Нет, о таком и думать нельзя.
Нельзя…
– Я с тобой…
– Не пойдешь, – прервал побратима Руслан.
– Ну и как же ты тогда? – всплеснул тот руками медвежьими.
– Как-нибудь… Я знаю, у кого спросить дорогу.
На улице дышать стало легче. Костры угасли, на светлеющее небо наползали северные тучи, и воздух едва не звенел в предвкушении скорого дождя.
– Волхвы? – догадался Третьяк. – Нельзя тебе к ним, всё великому князю доложат.
– К здешним и не собираюсь.
Руслан остановился ненадолго, посмотрел на закрытые ставни терема и поморщился от боли… в сердце и в голове. Затем сорвал с чела обмотку кровавую. Хватит уже хворью своей упиваться.
– Есть один отшельник, в кривельских землях за рекой, к нему и отправлюсь. Но сначала…
– Нет! – вскрикнул Третьяк, за плечи его встряхнул и повторил тише: – Нет. Не трогай Фиру, ни при чем она.
– Как же. – Руслан сплюнул, высвободился, но спорить с очарованным другом не стал.
Без толку.
Ишь ты, Фира… Ведьма злосчастная.
– Я только поговорю с ней, – успокоил Третьяка.
– Если найдешь.
– Если найду…
Борька плелся за Фирой от палат до конюшен, смотрел, как она уже оседланную Сивушку выводит, и даже тут не остановился, к птичнику тоже пошел. И все говорил, говорил, говорил, как купец на ярмарке.
– А Руслан все про тебя да про тебя: мол, ведьма это, кто ещё такое может?! Винит…
– Знаю.
Фира была там, под сводами палаты роскошной, среди трофеев древних и черепов чудовищ, пусть и не замеченная южным князем. Была, слышала каждое горькое слово и с сутью их соглашалась. Кто еще виноват, как не она? Недоглядела, не уберегла…
– И пером этим клятым потрясает, дескать, терлась ты у птичника, а значит…
– И это знаю.
Перо она сразу в его руке разглядела. Застывшее, опаленное огнем и чарами, навье…
Людмила, Людмила, что же ты наделала? Где ж его раздобыла, взаперти сидя?
– Но великий князь не поверил, и тятька мой сказал, что чушь это псовья, чтоб ты да Милочке навредила.
– Угу.
Сейчас не поверили, потом поверят. Если не вернется Людмила, если боль потери невыносима станет, с ума сведет… Там уж и богов обвинишь, и друзей, и чужачку, под крылом пригретую.
– И чего этим дурехам не сиделось спокойно? Зачем повели Руслана в терем? Явно ж против тебя что замыслили. Может, сами перо и подложили.
Ах, если бы… Будь хоть какая-то надежда, что не ведьмачила княжна, что не распахнула дверь для темной силы и что другое с ней стряслось, Фира б этих дурех уже расцеловала.
– Правильно, что повели, – сказала она Борьке. – Теперь хоть ясно, что случилось.
Сказала и язык прикусила. Вот ведь… заболтал.
Он тут же уши навострил, вскинулся:
– И что случилось?
«Беда».
Фира задумалась и огляделась, не торопясь с ответом.
Светлело небо, к новому дню готовясь, и двор пусть тих был, но не безлюден. Сновали туда-сюда дружинники с лицами хмурыми, ожесточенными; бегали с поручениями мальчишки – кто до ворот, а кто и в сам посад; челядь расчищала угли после костров, мела тропы. И все это в молчании, так что ясно было: ни от кого не ускользнула весть о пропаже княжны.
Скорбью Яргород накрыло, как вскоре накроет и дождем, судя по бегущим с севера тучам. А если где за стенами еще стучали скоморошьи бубны, то с требной песней к богам, не потехи ради.
На Фиру с Борькой, что двигались медленно, но уверенно, и Сивушку под уздцы вели, поглядывали украдкой, опасливо, и не приближался никто, не лез с вопросами. Даже Драган, проходивший мимо, едва не отшатнулся, кивнул и шаг ускорил.
«Не верит никто словам Руслана, как же, – подумала Фира. – Того и гляди камнями швырять начнут…»
– Любопытный ты больно, – промолвила она вслух. – Чего ж тогда на совете не остался? Там всяко интереснее, чем со мной.
– Скажешь тоже! Они там до заката ругаться будут, прежде чем решат в путь трогаться. А ты уже готова.
Фира остановилась, как в землю вросла, и Сивушка, коротко заржав и махнув гривою, тоже застыла.
– Я до Нижгорода только…
– Ага, верю. – Борька глаза закатил и горловину мешка седельного ослабил. – А тут у нас что? Знакомые портки, да и рубаха тоже…
Конечно, знакомые, его собственные, с тех времен, когда еще не вымахал до размеров лесоруба, а потому Фире все было в самый раз, вот она и сохранила. Борька не вытаскивал тряпки целиком, лишь уголки теребил и поглядывал на нее насмешливо.