— Что это такое? — изумленно повернулся он к Буженинову.
Тот смущенно протирал очки.
— Это небольшая липа, Виктор Александрович, — проговорил он. — Я вот совершенно оборвался, да и вам, я думаю, лишняя копейка не помешает. Здесь ведь такие большие земляные работы. Что значат эти триста кубометров!
«А что если в самом деле подписать? — на мгновение мелькнула мысль. — Триста кубометров… А потом что? Пятьсот? А затем — тысяча?»
Ему даже жарко стало.
— Знаете что, Буженинов, — произнес он, медленно вставая. — Вы что же, меня подлецом считаете?
— Что вы! Что вы! — вскинулся бухгалтер. — Боже упаси!
Он снял очки и развел руками.
— Но и ханжой и божьим ангелом я вас тоже никогда не считал!
— Ладно, — отмахнулся Макаров. — Порвите этот наряд и забудем об этом.
Он наклонился над бумагами, чувствуя, как холодный пот от только что пережитого волнения выступает на лбу. «Что же ты за штучка? — подумал он о Буженинове. — Как бы заглянуть в твою душу?»
Скрипнула дверь. В контору кто-то вошел Макаров понял: ребята пришли со станции. Он медленно поднял голову. Перед ним стояла девушка с серыми прозрачными глазами в легком белом платочке.
— Нина! — вскричал Макаров, вскакивая и подходя к девушке. — Как вы сюда попали?
Изумленные Симка и Борисенко, пятясь, вышли из конторы…
СКРЕЩЕННЫЕ КОПЬЯ
С Ниной Макаров встретился в Ашхабаде во время их вынужденного безделья.
В эти дни он часто уходил в полюбившийся ему сквер имени Ленина. Там, сидя на скамье, он часами любовался далекими горами. Розовые утром, словно осыпанные лепестками только что расцветшего миндаля, они голубели к полудню и вновь покрывались розовыми и багряными красками в часы заката. В сквере почти никого нет, припекает солнце. Радиорупоры передают мелодичную, хотя и несколько однообразную, туркменскую музыку.
Как-то на соседней скамье Макаров заметил девушку, одетую в простое ситцевое платье, в черных туфельках-лодочках. Девушка сидела неподвижно, повернувшись к нему спиной. Вдруг он заметил, что плечи ее судорожно вздрагивают.
— Что с вами? — подошел к ней Макаров. — Может быть, вы нездоровы?
Она подняла к нему мокрое от слез лицо, взглянула серыми, какими-то прозрачными глазами.
— Сейчас все пройдет, — торопливо ответила она. — Что-то такое подкатилось к сердцу, сама не понимаю.
Она вытерла лицо платочком, улыбнулась.
— Вот уже все прошло!
Так Макаров познакомился с Ниной Беловой.
Через несколько дней он вновь встретил ее в этом же скверике, проводил домой. Она жила на Гоголевской улице у своей родственницы Алены.
Немолодая, с бледным лицом и увядшими губами, Алена встретила его, как старого знакомого. Здесь же Макаров познакомился с завсегдатаем этой квартиры Анатолием Курлатовым, стройным и подтянутым, какого-то военного облика мужчиной. Он был одет в полувоенную форму, сапоги, брюки галифе и френч. Волосы его были разделены прямым аккуратнейшим пробором. Знакомясь с Макаровым, он щелкнул каблуками, сверкнул мелкими, хищными белыми зубами.
— Анатолий Курлатов. Из разночинцев. Профессор кислых щей и баварского пива. Он же изобретатель ваксы.
Заметив, что Макарова покоробил этот балаганный тон, он добавил с легким поклоном:
— А также волею судеб референт по полезным ископаемым! Давайте лучше выпьем!
Нина на этот раз была очень весела. Она взяла в руки гитару и пела цыганские песни, шевеля круглыми плечами, с которых сползал легкий белый платок. Она нравилась Макарову. Но почему-то, приходя на Гоголевскую, он испытывал странное чувство: казалось, будто он совершает какой-то неблаговидный поступок. Он бы и сам не мог дать себе отчета в том, почему ни единым словом не обмолвился своим товарищам о новом знакомстве.
Однажды, зайдя к Нине, он застал дома одну Алену. Она лежала на старенькой кушетке в неудобной позе, как-то изломанно забросив за голову обнаженную, худую руку. При входе Макарова она не переменила позы, а только внимательно поглядела на юношу.