Сабо долго, с молчаливым состраданием разглядывал Нину. Одежда на ней была изорвана, сквозь лохмотья проглядывало исцарапанное тело в синяках и кровоподтеках. То и дело теряя сознание, она рассказала начальнику заставы обо всем, что ей пришлось пережить.
Сабо немедленно вызвал врача.
— Окажите ей немедленную помощь, Иван Петрович, — приказал он, — и отправьте в Керки, в больницу.
— Она очень плоха, — произнес врач шепотом.
А на заставе уже играли тревогу.
Вечерело. У реки клубился туман, окутывая кустарники и камыши. Солнце зашло за горы. Где-то вдалеке, в развалинах, тоскливо кричали совы. Вскоре из наползших сизых туч посыпалась мелкая снежная крупа…
…А бал был в разгаре. Люди веселились. Даже Дурсун, сидевшая долгое время неподвижно, вдруг запела какую-то песню на своем языке.
Все затихли, прислушиваясь к незнакомой мелодии, к однообразному аккомпанементу. Это Мамед играл на дутаре, не сводя глаз с певицы.
Непонятные слова, но всем понятна боль и тоска, звучащие в голосе Дурсун.
— Зачем плохую песню поешь? — отбрасывает дутару Мамед. — Веселые песни петь нужно.
Песня умолкает. Воспользовавшись наступившей тишиной, Дубинка говорит:
— А не пора ли, братцы, расходиться? Второй час!
Но тотчас грянул могучий хор под руководством Борисенко:
Песня гремит, на столе дрожат стаканы. Хорошо поют ребята!
Но почему так волнуется Дубинка? Вот он снова спрашивает о времени, снова предлагает разойтись.
— Поздно уже, товарищи, спать пора! Вот уж меры люди не знают.
— Ничего, — небрежно откликается Сатилов. — Завтра выходной, отдыхать будешь. Пусть народ веселится.
Мирченко стоит в стороне вместе со своими друзьями — Амурским, Хоменко, Соломиным. Они ведут разговор о рудах, геологических разрезах, о верхнем и нижнем меле. Они и здесь, как на работе.
Мирченко ощупывает у себя в кармане письмо. Вынув из конверта узенький листок бумаги, он вновь пробегает его глазами.
Это письмо от Сафьянова. Он поздравляет Мирченко с успехом, с началом обогатительных работ.
— Ханжа, ханжа, — шепчет геолог. — Уж он-то не сложит оружия…
Мирченко комкает письмо и отбрасывает его в сторону.
Невдалеке от него танцуют, обнявшись, две подружки Люся и Дуся.
Симка подбегает к задумавшемуся геологу.
— Степан Павлович, давайте разобьем!
— Давайте, — лихо вскакивает Мирченко. — Только я ведь танцевать не умею.
— Неважно, — великодушно бросает Симка, — вы с Люсей о камнях поговорите.
Во время невероятного пируэта кружащихся подруг останавливают. Симка сейчас же увлекает Дусю.
Мирченко смущенно топчется возле ее подруги и, наконец, догадывается пригласить девушку к столу.
Он силится завязать разговор, но камни мало интересуют Люсю, и она через несколько минут, извинившись, уплывает с Мамедом.
Мирченко провожает ее грустным взглядом.
— Что это с вами, Степан Павлович?
Мирченко наливает себе стаканчик. Выпив, ковыряет вилкой в закуске, но ничего не ест.
Макаров подходит, наливает и себе. Нужно же поддержать человеку компанию!
— Знаете что, Макаров? — неожиданно серьезно говорит ему Мирченко. — Я все думаю, какими мы предстанем в глазах будущих поколений. Ведь то, что мы делаем с вами сейчас, — это великое дело. Страшно даже подумать об этом. Мы выполняем заветы великого Ленина, его предначертания.
Он покачал головой и горько улыбнулся.
— А сами-то мы какие? Мы часто мелочны и придирчивы. Завидуем, ревнуем, мстим. Ничтожные мысли бродят в наших головах. Речь наша косноязычна и некрасива. А как бы хотелось, чтобы люди будущего увидели нас иными — красивыми и благородными. Мы должны быть для них прекрасными, как Аполлон и Афродита, а наша речь должна быть возвышенна, как у героев Шекспира. Вы поняли меня, Макаров?
Нет, Макаров сейчас совсем не расположен к философии.
— Давайте, Степан Павлович, лучше выпьем, — просительно улыбается он.
— Ну вот, — мрачнеет геолог. — Я же говорил. Давай выпьем, друг Горацио!
В помещении становится душно. Пора бы уж и впрямь расходиться, но никто и не думает об этом. Дубинка поминутно поглядывает на часы.
— Пора, пора!! — напоминает он.
От него отмахиваются, как от мухи.