Да, политиканам свойственно становиться предателями. Так что врагами Турана были не только армяне, русские и прочие гяуры…
Вот и Аскер видел врагов Турана повсюду, даже среди своих соратников. Среди бывших соратников.
— Не волнуйся, его никто не станет искать, — сказал Аскер, по-своему истолковав затянувшееся молчание Сулеймана. — Одним турком больше, одним меньше, подумаешь! Знаешь, сколько сейчас турок в Европе? Десять миллионов.
— Когда мы приехали, был всего миллион, — вспомнил Сулейман. — И это нам казалось огромной цифрой. Целый миллион!
— Нельзя сравнивать разные времена. Тот миллион был сильнее этих десяти. Вспомни, какими мы были. Вспомни, какими были те, кто переезжал сюда в те годы. Разве их можно сравнивать с новым поколением? Нынешняя молодежь избалована Европой. Она растет слабой, трусливой, нерешительной. Даже арабы, и те могут постоять за себя, а наши? Наши подсели на демократические таблетки, — саркастически заключил Аскер. — Они одурманены американской пропагандой, и толку от них мы не дождемся. Нет, брат, вся надежда на таких людей, как твой отец. Только они еще могут встряхнуть нацию, напомнить о былом величии. Ты надолго приехал? Будешь мыться? Тогда я включу нагреватель для воды.
Такой неожиданный переход от возвышенных лозунгов к грубой обыденности был типичен для Аскера. Высокие слова могли литься из его уст как бы независимо от того, чем он занимался в данный момент и о чем думал.
— Я могу уехать прямо сейчас, но могу и задержаться, — ответил Сулейман.
— Кого ты еще должен навестить, если не секрет? — полюбопытствовал Аскер.
Сулейман с виноватой улыбкой развел руками — мол, не могу об этом говорить. Его отказ ничуть не огорчил хозяина виллы, даже наоборот, он просветлел лицом и приосанился.
— Значит, проедешь по всем нашим базам? Нет-нет, ты не думай, я никому не скажу. Пусть твой визит будет приятным сюрпризом для ребят. Для кого-то приятным, для кого-то — не очень, да? — Он рассмеялся, хлопнув себя по коленке. — Но пока ты — мой гость! И значит, в моем доме — праздник.
Аскер поднялся, быстро отдавая короткие распоряжения своим телохранителям. Водитель Сулеймана, до сих пор пивший кофе за отдельным столиком у входа, вопрошающе посмотрел на хозяина. Сулейман кивнул ему, что означало — «мы остаемся, можешь расслабиться».
То, что Аскер принял его за проверяющего, ставило Сулеймана в затруднительное положение. Это был тот самый случай, когда чистую правду воспринимают как откровенную ложь. Если бы Сулейман принялся сейчас разубеждать товарища и говорить, что заехал к нему практически случайно, тот бы, конечно, сделал вид, что верит, но в глубине души затаил бы обиду. Потому что любой проверяющий всегда говорит одно и то же — мол, заглянул, потому что просто проезжал мимо, и так далее, и тому подобное.
Таких проверок они пережили немало, особенно в начале девяностых. А вот в последнее время их практически не было. «Старая гвардия» воспринимала такое положение вещей как выражение особого доверия. Однако на самом деле скорее всего новое руководство партии больше опиралось на тех, кто не был замешан в стародавних противозаконных акциях. А стариков оставили в покое, чтобы те сами додумались, как им дожить свой век без лишних проблем.
Но политика — вещь переменчивая. Сулейман был уверен, что рано или поздно о них снова вспомнят, потому что больше не на кого будет опереться в борьбе. А борьба продолжалась. Она принимала новые формы, как выразился бы отец, но она не закончится никогда…
Его водитель подошел к дивану, где сидел Сулейман, и почтительно наклонился:
— Могу ли я наведаться в машину за сумками?
— Да, брат. Тебе покажут, в каких комнатах мы остановимся.
— В самых лучших! — услышав их негромкие переговоры, крикнул Аскер из дальнего угла зала. — А на ужин сегодня дичь. Я уже послал человека в деревню. Знаешь, я подружился с егерями. Они считают, что я парагваец, и очень удивляются, что я не говорю по-итальянски. Думают, что любой латинос должен понимать их тарабарщину. Я говорю с ними по-немецки, и они хохочут. Вот бараны! Но что касается свежей дичи, то она попадает на мой стол, как только я захочу.