– Вырез не слишком низкий? – спросила вдруг Мария.
Глава 9
Я высадил Марию у дома, проехал три квартала на запад к одному из выездов на дорогу, проходящую через парк. По совету Генри я стал обдумывать информацию, которую он мне доставил, но вдохновение не приходило. Первую вероятность, которую я рассмотрел, я решил назвать «теорией пяти воров» – лучшего названия не придумал. Теория пяти воров работала из предпосылки, что вор за рулем красно-белого микроавтобуса «Фольксваген» подъехал к моргу Абнера и украл труп Энтони Гибсона – одновременно в радиусе двадцати кварталов четверо других воров (действуя независимо и ничего не зная друг о друге или о похитителе тела Гибсона) вламывались в четыре других похоронных конторы, из которых они ничего не унесли. Хотя я знал, какую важную роль играло совпадение в раскрытии озадачивающих на первый взгляд преступлений, я отбросил эту теорию как слишком натянутую.
Мне представилось, что пять случаев со взломом следовало связать вместе. Видимо, вор искал нечто такое, что не нашел в первых четырех моргах, зато нашел позже у Абнера. Но если он искал нечто конкретное, а в данном случае конкретным представлялось тело Энтони Гибсона после бальзамирования, тогда зачем он выбросил его на пустыре? Какой смысл?
Вдруг в ветровое стекло что-то ударило. Я тотчас отклонился в сторону от – как мне показалось – смертоносной пули, резко повернул руль, выехал на зеленую обочину и ничком лег на соседнее сиденье. Но все было тихо. Я выждал три минуты, приподнял голову и посмотрел на ветровое стекло. Оно не разлетелось на куски, однако было покрыто трещинами – общий рисунок напоминал паутину. В середине паутины пулевое отверстие отсутствовало. Вместо этого был белый порошкообразный круг диаметром около трех дюймов. Может, кто-то бросил в машину камень? Я прополз по переднему сиденью и открыл дверцу пассажира – если кто-то целился в меня (пусть даже камнем), он ждал бы меня со стороны водительского места.
На капоте лежала птица.
Она не погибла от удара о ветровое стекло, но чувствовала себя отнюдь не бодро. Желтый клюв спазматически открывался и закрывался, крылья и когти вздрагивали то и дело. При внимательном рассмотрении пернатая оказалась вороном. Вообще птицы мне несимпатичны. Когда-то я даже написал об этом Альфреду Хичкоку. Впрочем, он не ответил. Я размышлял, что делать с крылатым нарушителем воздушного пространства, разбившим мне стекло и лежащим сейчас на капоте. У меня была страховка на случай аварии, но оплатят ли мне стоимость нового стекла?
– Как произошла эта авария, мистер?
– Ну, птица летела, знаете, и ударилась в стекло.
– Что ударилось?
– Птица. Ворон.
– Птицы не бьют стекол, мистер. Птицы летают быстро и ловко, а вороны – проворно.
Я посмотрел на едва шевелившегося ворона. Что с ним делать? Посылать ему цветы и открытки с пожеланиями скорейшего выздоровления? Ощущая неимоверную вину, я пошел к багажнику, открыл его и вытащил картонную коробку с сигнальными ракетами, фонарем, набором инструментов, цепями противоскольжения и пачкой патронов для пистолета тридцать восьмого калибра. Затем я освободил коробку, отнес ее к капоту и осторожно положил ворона внутрь. Я решил, что оставлю коробку в рощице у дороги. А вдруг кто-то пожелает сожрать проклятую птицу, прежде чем она как следует выздоровеет? Чертыхаясь, я поставил коробку на соседнее сиденье и захлопнул дверцу. Затем пошел к багажнику, взял гаечный ключ и выбил стекло, чтобы видеть дорогу. Пока я преодолевал полмили, что отделяли меня от дома, мне в лицо бил ветер, а из коробки раздавались хриплые звуки. Ворон еще не пришел в сознание, когда без двадцати четыре я внес его в квартиру. Из кухни, вытирая руки посудным полотенцем, появилась Лизетт.
Лизетт Рабийон – моя домохозяйка, ей шестьдесят три года, она высокая и стройная, с французским остроконечным носом, проницательными голубыми глазами и игривым стилем, не подобающим ее возрасту. Крутая и красивая старая шалава, в молодости сражалась в рядах Сопротивления во Франции, там заслужила свое прозвище Динамит – подрывая немецкие склады. В 1943 году ее отец был взят в заложники, когда отказался выдать имена молодых французов, застреливших двух немецких часовых. Комендант города вырвал ему язык. Потом ее отца поставили к церковной стене и расстреляли на глазах у Лизетт и толпы горожан. В настоящее время она проживает с человеком, который преподает французский в одном из университетов нашего города и переводит стихи и романы для нескольких элитных издательств. Я не сомневаюсь, что связь ее с профессором – страстная и горячая.