Но аппетиты крепчали, и на плаху потянулись уже тысячи, добровольно жертвуя кровно нажитым. Что ж, раскаявшихся миновала столь грозная участь, и последние, прочно осев на каторгах и стройках государственной значимости, безропотно укрепляли собственным потом и тяжким трудом, тылы любимой Родины. Кстати, ближайших родственничков, пусть много и не уличённых в кражах, тоже касалось.
Ещё одно новшество, шокировавшее умы толерантно настроенных соседей, это искусственная депривация детородных начал, всех без исключения криминально повязанных чад. Как уже отбывших, так и только собравшихся примкнуть к тонкому миру тюремной романтики. Подобный способ санации морального и физического духа общества, касался и многочисленной хартии законченных наркоманов, откровенно запойных личностей и прочих деклассированных организмов.
За прошедшие годы со времён Красного Пленума, в стране много чего изменилось, и надо отметить, в лучшую сторону. Конную тягу удачно подменили моторы. То были первые легковые авто, бортовые грузовики, и даже неказистые автобусы, внешним видом больше напоминавшие гигантских жуков, которые пыхтя и отдуваясь громоздкими двигателями, развозили рабочий люд. А чуть позже появились и трамваи. Пока ещё нескладные, с грубыми, сбитыми по швам боками, они, шумно звеня, колесили по улочкам города, разгоняя бродячих собак и кошек. Повальная телефонизация опять же. Но главное, пусть незначительно, но повысилось благосостояние горожан, на час сократился рабочий день, исчезла инфляция, девальвация, деноминация, и прочие напасти недавнего прошлого, изрядно попортившие кровь обывателя. Как говориться, жить стало лучше, пить стали чаще.
И естественно, на все эти «непотребные пакости», без дробного скрежета в стёртых до основания зубах не могли смотреть западные соседи, денно и нощно чиня преграды Народному Фронту. Частые стычки на границах и всевозможные провокации, были непременными атрибутами событий последних лет. И что пугало особо, содружество Нетрудового Капитала, исходя смрадной желчью, мохнатой лапой постепенно стягивало узелок на горле дерзкой республики. Именно по этой причине Иван Данилович, как яркий представитель оголтелой буржуазии и получил такой холодный приём, в лице народной милиции, а равно, пламенного борца с мировой контрой, товарища Кутугиса……..
На новом месте.
Раннее утро следующего дня встретило Гота осенней прохладой. Оченно знаете ли хотелось покрепче укутаться пуховым одеялом и, словно ребенок, поджав ноги к груди, дождаться, пока первые лучики солнца основательно прогреют остывшую за ночь плоть. Погоды, скажем-таки, стояли не летние. Из приоткрытой форточки ощутимо задувало, вороша на лаковой крышке бюро страницы вчерашней прессы. Да и небо, с того места, где изволил нежиться литератор, виделось темнее обычного.
- Не иначе дождик займётся. – Сделал неутешительные выводы Иван, нехотя поднимаясь с кровати.
Откинув тонкое шерстяное покрывало, он поспешил в ванную комнату, надеясь привести форму лица в надлежащее моменту состояние. Спустя пять долгих минут, сунув любопытный нос во чрево хозяйского холодильника, Гот выудив оттуда примятый пакет кефира и кус вареной колбасы, обстоятельно приступил к завтраку.
- Схожу сегодня в театр, или там клуб. Литераторский! – Решил про себя он, в охотку терзая хлеб, облепленный толстым слоем любительской колбасы. – Глядишь, чего новенького выплывет. И вообще, просыпаться пора, хватит старым жить!
Хватит! Решил и оконный створ, хлёстко лязгнув запором.
- Опачки! – Встрепенулся Гот. – Поди, хозяин пожаловал? Рановато что-то. К концу недели, обещались быть. Может, привиделось? Пойти поглядеть? – Проворно вскинувшись с табурета, он поспешил в залу.
- Опачки! Никак гость.....
И точно, там, у раскрытого настежь окна, в единственно-целом кресле обнаружился плотного вида тип, нервозно выстукивающий дробь костяшками пальцев по ребру собственного саквояжа. Облачённый в тёмный, твидовый костюм светлой клетки, серый плащ и серую же короткополую шляпу, он, продолжал выводить нечто, напоминающее бравурный марш, сверля чутким взглядом вошедшего. Что ещё бросалось в глаза, так это мокрая одежда, будто, не далее как минуту назад, угодившая под проливной дождь. Литератор бросил невольный взгляд в окно. Да нет, никакой сырости, даже небо ясное.