— Ром, начинаем через пять минут! — говорит один из членов технического персонала, прежде чем выйти обратно.
— Хочешь по-быстрому перепихнуться перед выходом на сцену? — спрашивает Брэнди, перекидывая свои темные волосы через плечо. Она поворачивается, усаживаясь верхом. Ее юбка приподнимается, и я вижу крошечный перешеек трусиков между ее бедер.
Я вздыхаю: ее настойчивость и рвение отвращают меня больше, чем что-либо еще. Брэнди поднимает руку, готовая впиться своими длинными ногтями в мои волосы. Я отстраняюсь от нее. Мой сценический образ уже доведен до совершенства: лицо напудрено, на мне синие джинсы и рубашка с лого AC/DC, а сверху накинута кожаная куртка. Я не трахаюсь с ней, когда собираюсь выходить на сцену, и Брэнди это знает.
Лонни, Клайд и Флинн, вероятно, где-то здесь. Я осматриваю диваны и кресла в задней части нашей VIP-секции, и вижу, что они пусты. Мы уже так привыкли к шоу, что просто делаем то, что хотим, пока нам не нужно идти дальше.
И делаем это уже три года. Наша слава только растет. Настолько, что наши концерты почти всегда проходят с аншлагами. В прошлом году мы даже ездили в короткий тур с моим отцом, но он стареет, и туры его уже не радуют.
Отец остается дома с моей мамой, так как моя сестра больше не живет с ним. Она живет в Милуоки в небольшой квартире, почти закончила бакалавриат по какому-то художественному дерьму. Нора старается часто бывать дома, навещать наших родителей, но говорит, что это не то же самое.
Еще говорит мне, что в нашем городе есть что-то особенное. Хотя воздух стал другим. И, по словам Норы, там уже не так хорошо, как раньше.
Все уже не так, как раньше.
Я стараюсь не возвращаться туда, хотя делаю это ради мамы. Находиться на Мелководном озере больно. Волны уже не так разбиваются о берег. Солнце уже не такое яркое, как раньше, когда оно садится за деревья. Воздух не так приятен на ощупь, когда он касается моей кожи.
Я не могу даже смотреть на ее дом и не разговаривал ни с кем из ее семьи с того самого дня, как вышел оттуда. Мои родители до сих пор поддерживают с ними связь, насколько знаю, они по-прежнему лучшие друзья. Их лица до сих пор посещают меня в моих снах. Честно говоря, это ранит меня. Их заплаканные глаза, которые смотрели на меня с такой тяжелой печалью. В тот день мое сердце было буквально вырвано из груди.
Я не знаю, где она.
Моя сестра не говорит о ней. Поначалу я допытывался, выспрашивал каждую мелочь о жизни Луны. Где она была, с кем была, что делала. Когда узнал, что Луна уехала в Аризону с группой людей, которых никогда не встречала, я понял.
Что я потерял ее. Навсегда.
Я больше не знаю, кто она, и эта боль так сильно давит мне на грудь, что кажется, будто я истекаю кровью прямо на свои ботинки. Каждую минуту своей жизни.
Я изо всех сил стараюсь жить дальше. Делаю все возможное, чтобы выкинуть ее из своих мыслей и из головы.
Единственное, что помогает, — это музыка. Музыка и наркотики.
Кокаин — это кайф, которого я не искал. Это то, чем я едва баловался в первые дни своих туров. Мне это было не нужно, потому что знал, что Луне это не понравится. Поэтому обычно избегал этого.
Но теперь, когда Луна свалила от меня, ничто в моей жизни не вызывает такого желания, как размазать лицо по куче белого порошка. Хочу вдохнуть все до последней крупинки, пока мой мозг не отключится настолько, что я больше никогда не вспомню о ней и ее серых глазах.
Это никогда не бывает так просто.
Ее лицо, ее тело, все, что связано с ней, вытекает на страницы, когда я пишу тексты. Мои песни — это песни о потерянной любви, разбитых половинках и ненависти, так много гребаной ненависти к миру, который не дает мне того, чего я хочу.
Но плюс в том, что музыка получается чертовски хорошей.
Видимо, разбитые сердца приводят к хорошей музыке.
Мы создаем хит за хитом, превосходя даже крупнейшие звукозаписывающие лейблы и самые мощные голоса, вытесняя их с первых мест простым гребаным вокалом.
— Где ты витаешь? — спрашивает Брэнди, царапая ногтями мою шею.
Я смотрю на нее, ненавидя ее мутные глаза и волосы, которые на два оттенка светлее, чем надо. Ее тело тоже не подходит, но это не мешает мне обхватывать пальцами ее толстые бедра, когда я врезаюсь в Брэнди сзади. Все, что угодно, лишь бы притупить боль, даже если это ее не притупляет.
Ни на миллиметр.
— Нигде, увидимся после шоу, — спихиваю ее с себя, хватаю свои авиаторы и напяливаю их на лицо. Нет ничего хуже, чем быть пиздецки обдолбанным, когда сильный яркий свет бьет в лицо. Это больно. Очки помогают.
Встав, я проскальзываю мимо Брэнди как раз в тот момент, когда входит Лонни. Его глаза налиты кровью, и я знаю, что он только что долбанул свою порцию кокса.
Именно парни втянули меня в это и были очень рады попробовать различные наркотики, которые могла предложить рок-н-ролльная жизнь. Они были не против, чтобы любая девушка и любой наркотик попали к ним в руки.
После того как Луна бросила меня, я взял бразды правления в свои руки.
Они не принимают наркотики так, как я. Я обдалбываюсь, и обдалбываюсь жестко. Мне больше не хочется легкой жизни. Хочется суровую, необузданную, острую часть жизни в разъездах круглый год. Я не хочу жить на поверхности, хочу похоронить себя в грехах этого мира.
Будучи в туре с моим отцом, тот быстро узнал, какой жизнью я живу. Он понимал, что, поскольку я звезда, наркотики и шлюхи сопутствуют этому. Этакий пакет услуг. Но он не хотел, чтобы я потерял себя в этом процессе. Отец просил меня притормозить.
Разве он не знает? Я потерял себя в тот день в Шэллоу-Лейк.
Я на хрен сдох в тот день, и никто, похоже, этого не понимает.
— Готов? — спрашивает Лонни поправляя джинсовую жилетку на обнаженных плечах. Татуировки покрывают его руки вплоть до запястий. Я хлопаю его по спине, проходя мимо.
— Давай сделаем это дерьмо.
В тот момент, когда я вхожу в дверь, звуки орущей толпы бьют мне в лицо. Иду по коридору, а голоса кричат «Катаклизм», «Катаклизм», их голоса вибрируют под землей. Я чувствую, как их крики бьют меня прямо в грудь, заставляя мое сердце учащенно биться, пока направляюсь на очередное шоу.
Это единственное место, куда могу пойти и показать, что я действительно чувствую. Здесь могу открыто признаться, что умираю медленной смертью. Показать им кровь, которая капает из меня с того самого дня в ее комнате. Боль, которую испытываю каждый день, я кричу об этом своими словами. Выкрикиваю боль, которая рвется из моей груди. Не могу вынести эту боль. Она нарастает и нарастает, но с каждым выступлением я могу изгнать ее из своих легких. Это единственное место, где я по-настоящему чувствую себя как дома.
Мы добираемся до задней части сцены, где нас уже ждут Клайд и Флинн. Я киваю им, не в силах вымолвить ни слова из-за громких криков толпы.
В следующую секунду мы проходим через заднюю часть сцены. Толпа приходит в неистовство, когда видит нас. Флинн идет к барабанам, а я иду к центру сцены и беру со стойки свою гитару. Клайд идет слева от меня и берет свой бас, а Лонни идет с другой стороны и берет свою гитару.
Мы вчетвером — это «Катаклизм», и мы зажигаем так, как никто другой.
Свет приглушен, и толпа представляет собой море голов. Черная кожа и синие джинсы заполняют весь зал. Женщины стоят впереди, и я наблюдаю, как одна из девок в топике поднимает его, демонстрируя свои большие сиськи. Они покачиваются от ее прыжков, а ее подруга неистовствует, когда замечает, что девка делает.