— Чувак, — Клайд подходит ко мне, отодвигая мой стул.
Я вскакиваю со своего места, толкая свой стул к нему. Он с грохотом ударяется об пол. Клайд спотыкается, чуть не падая. Он выпрямляется в последнюю секунду, свирепо глядя на меня, его темные глаза горят яростью.
— Отъебись, — рычу я.
Наклонившись, я вдыхаю дорожку, затыкая нос, когда жжение проникает в голову, а боль разливается по всему телу.
Я дергаюсь. Снова дергаюсь.
Блядь, да.
— Погнали, — говорю я, открывая глаза.
Они смотрят на меня, в их взглядах нерешительность и беспокойство.
Я указываю на них, как раз когда в комнату входит Флинн.
— Еще раз так на меня посмотрите, и всем вломлю.
Я прохожу мимо них, открывая дверь с такой силой, что она ударяется о стену. По ту сторону стоит Брэнди с гарнитурой на голове, и от шума она подпрыгивает на метр в воздух. Брэнди видит меня, и ее лицо смягчается. Она собирается сделать шаг ко мне, но я останавливаюсь на месте.
Она хмурится. Останавливается. Потом снова начинает идти.
— Ты в порядке? Выглядишь неважно.
— Ты уволена.
Ее глаза расширяются, от шока у нее отвисает челюсть.
— Ч-что?
— Я хочу, чтобы ты свалила, Брэнди. Иди и найди кого-нибудь, кому ты нужна.
— Ты... ты бросаешь меня? — Брэнди кладет руку на грудь, ее декольте вздымается от эмоций.
Я улыбаюсь, тошнота наполняет меня, охлаждая мои кости. Охлаждает мое сердце.
Я чувствую себя мертвым внутри.
— Мы никогда не были вместе, Брэнди. Ты была просто киской, в которую можно было сунуть. Я не люблю тебя. И никогда тебя не любил.
Впервые, с тех пор как я встретил Брэнди много лет назад, слезы наворачиваются на ее глаза. Они текут по ее щекам, а я наблюдаю, как Брэнди сдерживается, чтобы не потянуться ко мне. Она хочет умолять, просить. Я наблюдаю, как истощается ее терпение.
Оно такое чертовски тонкое.
— Я не люблю тебя, Брэнди. За всю свою жизнь я любил только одну девушку, и ты не она. Ты никогда не сможешь стать ею. — С этими словами я ухожу от нее, даже не дожидаясь своих товарищей по группе, прежде чем выйти на сцену.
Толпа сходит с ума. Я не одариваю их своей обычной улыбкой, своим обычным игривым поведением. Хватаю гитару, проверяю, настроена ли она, не отрывая лица от гладкого черного дерева.
Я достаю медиатор, щелкаю им по пальцам. Хочется выбросить его, сжечь. Хочется, блядь, рыдать над ним.
Я слышу, как ребята выходят за мной. Чувствую их тяжелые, торжественные шаги. Толпа даже затихает, все еще аплодируя, но уже не с таким восторгом, как когда я выходил на сцену. Подняв руку, провожу пальцами по волосам.
Сейчас я чувствую себя чертовски дико.
Моя кровь пульсирует с удвоенной силой. Я чувствую себя сумасшедшим. Как будто все во мне сталкивается в один момент. Как будто все, что затаилось, восстает из пепла, готовое вырваться на свободу.
Мое сердце и душа чертовски устали.
Флинн начинает отбивать ритм, и мои пальцы сами собой готовятся перебирать струны. Я точно знаю, с какой песни он начинает.
Кончики моих пальцев дрожат, по телу разливается жар.
Все это кажется чертовски неправильным.
Зачем я это делаю? Почему я здесь, а мое сердце — нет? Почему занимаюсь тем, что больше не люблю? Музыка — это часть меня, она всегда была моей гребаной частью. Но если моя душа потеряна, разве я вообще здесь?
В чем смысл всего этого, в конце концов? Есть ли вообще смысл жить, если ты теряешь половину себя?
Мое дыхание учащается, и наступает момент, когда я должен начать наигрывать свою первую ноту.
Но я не играю.
Просто стою и чувствую, как парни вокруг меня раздражаются, волнуются. Ждут меня. Лонни начинает свои ноты, пытаясь подменить меня, а затем Клайд начинает свои.
Ждут меня.
На хуй все это дерьмо.
Я хватаю гитару за гриф и перекидываю ее через плечо. Раздаются коллективные вздохи, как будто все вдыхают в один и тот же момент. Воздух высасывается из комнаты, когда я заношу гитару над головой.
Треск.
Она с грохотом падает на землю, моя любимая гитара, из самого дорогого дерева, которое у меня когда-либо было, падает на землю с громким — чертовски громким — треском.
Все замирают.
Толпа замолкает. Даже не слышно, как они дышат. Я не смотрю на парней позади меня, но могу сказать, что они шокированы, чертовски злы на меня.
Они знают.
Все кончено.
Чьи-то руки хватают меня за плечи, пальцы впиваются в мышцы, когда меня выталкивают со сцены. Я слышу позади себя три пары шагов, тяжелых и сердитых, обладатели, которых толкают меня. Толкают в спину.
За кулисами все сходят с ума. У команды сцены включены наушники, и все они перекрикивают друг друга.
Я нигде не вижу Брэнди.
Меня заталкивают в чулан, куда мы втискиваемся вчетвером.
Лонни хлопает по выключателю, включая свет. Мы теснимся рядом со сценическим оборудованием, какими-то гребаными плакатами и коробкой туалетной бумаги.
Кулак Флинна взлетает, и тот бьет меня прямо в нос. Моя голова отлетает назад, я поднимаю руку к носу. Затылок ударяется о стену.
— Черт возьми! — реву я.
Я чувствую, как течет кровь, прежде чем она брызжет из моего носа. Зажимаю ноздри, но кровь все равно просачивается сквозь пальцы, стекая по ним на пол. Я чувствую привкус крови в горле и наклоняюсь вперед, позволяя густой красной жиже стекать изо рта.
Клайд наклоняется, хватает рулон туалетной бумаги и швыряет его в меня.
— Вот и все, да? Ты так хотел уйти? — смотрит на меня Клайд, сжав челюсти, когда его яростные глаза сверлят мои.
— Это неправильно. Не без нее.
Тишина.
Лонни закрывает глаза, запрокидывая голову к потолку.
— Это всегда было связано с ней, да?
— Ты знаешь, что так и было, — прищуриваюсь, глядя на него.
— Ты даже не знаешь, где она. Какой у тебя план — обыскать всю чертову страну, пока не найдешь ее? — Лонни рявкает на меня.
Я качаю головой, отматываю кусок туалетной бумаги и затыкаю им нос.
— Я не знаю.
— Ты облажался, чувак. Ты, блядь, сорвал все шоу из-за своего чертового разбитого сердца! Не мог дождаться окончания шоу, чтобы нахуяриться? — рявкает на меня Флинн.
Я ничего не говорю.
— Тебе нужна помощь, — хмурится в мою сторону Флинн.
— Я в порядке. — Мой голос гнусавый, сдавленный.
Туалетная бумага мгновенно намокает. Я вытаскиваю ее и чувствую, как кровь просачивается в заднюю часть горла. Наклоняюсь, выплевывая кровь на пол.
— Ты действительно закончил? Это все? — спрашивает Клайд.
Мы все стоим и смотрим друг на друга. Мы занимались этим с самого детства. С тех пор как научились создавать музыку, мы делали это. На самом деле это все, что мы знаем.
Музыка у нас в крови. Когда мы в дороге, она течет в наших гребаных венах.
Но я также знаю, что люблю ее. И в конце концов, она — это все, что, блядь, имеет значение.
— Я не могу... не думаю, что смогу это сделать, — честно говорю я.
Они все кивают, понимая, что это правда, еще до того, как я произношу слова.
Мое тело дрожит, хотя какая-то часть меня чувствует облегчение. Я чувствовал это уже давно, но не осознавал. Пока не разбил гитару о сцену.
— Иди за гребаной помощью, чувак. — Лонни хлопает меня по плечу.