Ничего не видя.
Ничего не слыша.
Ничего.
Мой разум пуст, мое сердце пусто.
Моя душа? Полностью исчезла.
Телефон позади меня снова звонит, но я не поднимаю трубку. Как-то взяла трубку, зная, что звонит моя мама. Она сказала, что они уже в пути. Говорят, они на машине. Никаких самолетов. Никаких аэропортов. Все закрыто. Сюда не добраться. Нечего делать.
Только ждать.
Ждать.
Ждать.
Ждать.
Я смотрю в телевизор, наблюдая, как волонтеры разбирают завалы, словно это какая-то игра. Кто первым найдет мертвое тело.
Никто не находит. Да и искать-то особо нечего, только обуглившиеся остатки. Много обуглившихся остатков.
Репортеры на экране телевизора плачут, потому что других эмоций у них нет. Их покрасневшие глаза наполняются слезами, когда они наблюдают, как ужас становится только ужаснее с каждым днем. Число погибших растет, пропавшие без вести остаются пропавшими, мертвые остаются мертвыми.
Прекрасный город превратился в пепелище. Сожженный дотла в результате ужасной трагедии, которая, несомненно, будет жить до конца времен. Все только об этом и говорят. Телевидения больше нет. Только новостные каналы сообщают о нашей катастрофе.
Нашу маленькую группу в магазине отвезли в больницу, и после того, как все прояснилось, меня отвезли домой. Кто? Я не знаю. В какое время или день? Понятия не имею. Я вообще мало что знаю, кроме того, что я здесь и приняла душ. Не знаю, когда в последний раз ела. Не знаю, сколько времени прошло, с тех пор как я спала.
Я даже не знаю, сколько дней прошло.
Все, что я знаю, это то, что он ушел. На этот раз ничто, даже наша любовь, не вернет его.
Я чувствую это в глубине своей души.
Романа больше нет.
Унесен прочь, как будто его здесь никогда и не было.
Но это не так, потому что он запечатлелся в моей душе гораздо глубже, чем могло бы быть что-либо еще в мире.
Роман — это все, а теперь он — ничто.
Я моргаю, моргаю и моргаю, пялясь в телевизор уже не знаю сколько времени. Повторяются одни и те же сюжеты.
Война.
Трагедия.
Смерть.
Так. Много. Смерти.
Тысячи.
Жаль, что я не могу достать свое сердце из груди и вырвать его, бросив его в обломки вместе со всем остальным. Зачем оно мне теперь?
Какой в нем смысл?
Тук, тук.
Игнорирую стук, как и все остальное. Люди заходят, проверяют. Все проверяют друг друга, внезапно оказавшиеся сплоченными, хотя раньше почти ни с кем не разговаривала. Я не хочу говорить.
Я не хочу дышать.
Тук, тук.
— Луна! — раздается с той стороны двери испуганный мамин голос, и все мое тело сжимается. От облегчения, от горя.
Так много горя.
— Луна! Это мама! — кричит мама, колотя в дверь, словно может выбить ее голыми руками. Она не сможет, но, может, и сможет.
Я встаю с дивана, чувствуя, что мое тело одеревенело, словно оно мне не принадлежит, когда подхожу к двери и снимаю цепочку. Прежде чем успеваю взяться за ручку, дверь распахивается, и вот она стоит передо мной, окутывая меня своим теплом. Толпа людей врывается в дверь, заключает меня в объятия и осматривает с головы до ног.
Я в порядке.
Я в порядке.
Я так не в порядке.
Я не плакала с того самого магазина. С того момента, как перестала его чувствовать, мои слезы высохли. Как будто в моем теле больше нет слез. Ни одной слезинки.
Не могу сказать, кто меня окружает, но я все равно знаю кто. Чувствую знакомые запахи моих родителей. Чувствую родителей Романа, они прижимаются ко мне и плачут от горя.
Так много горя.
Я ощущаю скорбь кончиками пальцев на руках, вплоть до пальцев ног. Ощущение, что я постоянно нахожусь под водой. Ощущение, что постоянно живу в замедленной съемке. Я как будто живу вне своего тела, наблюдая за своими движениями. Не в состоянии остановиться или что-то диктовать. Я просто наблюдаю за собой, нависая над своим поверженным телом. Смотрю, как увядаю.
Они смотрят новости. Они разговаривают. Они пытаются заставить меня поесть. Столько всего происходит, но я только и делаю, что смотрю на экран. Желая, чтобы все это оказалось сном.
Но знаю, что это не сон.
И только когда мама наклоняется, заставляет меня перевести взгляд на нее. Она смотрит на меня со слезами на глазах.
— Милая, я думаю, тебе пора вернуться домой.
Домой.
Где находится дом?
Разве дом не там, где находится Роман Холл?
Может, дома вообще нигде нет?
В любом случае я киваю головой.
— Пойдем домой.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
ЛУНА
Сердце замирает в горле, когда я смотрю на пустой гроб передо мной. Все плачут. Все одеты в черное. Все рыдают и стонут, и выражают мне свои соболезнования.
Все сожалеют о моей потере.
Я не отрываю взгляда от гроба цвета дуба, в центре которого лежат цветы.
«Он пуст, знает ли кто-нибудь об этом?»
— Как ты? — подходит мама ко мне сзади, впервые за всю жизнь я вижу ее в черном. Она обхватывает меня за талию, и, как ни странно, все, что мне хочется сделать, — это вывернуться из ее объятий.
Я не хочу прикосновений. Вообще ничего не хочу, если это не связано с Романом.
Я пожимаю плечами, чувствуя пустоту.
— Если тебе понадобится перерыв, просто дай мне знать, и мы ненадолго уйдем отсюда.
Я киваю, глядя на гроб.
Люди дают мне пространство, обходят меня стороной вокруг деревянного ящика. Как будто мы находимся в своем собственном маленьком пузыре. Никто не осмеливается войти в это пространство, наверное, кроме моей мамы.
Сентябрь сменился ноябрем. Наша небольшая квартира в Нью-Йорке была закрыта, и я снова живу в своей детской спальне в родительском доме.
Джульярд на паузе.
Узнав о случившемся, они дали мне отпуск и сказали, что я могу не торопиться, хотя печальный тон их голосов по телефону, когда говорили мне об этом, заставил меня подумать, что те точно знали, чем все закончится.
Я никогда не вернусь в Нью-Йорк. Никогда больше.
Потребовался месяц, чтобы откопать тело Романа из-под обломков, и то, что они нашли, то, что осталось от Романа и его команды, было абсолютно ужасным. Родителям Романа пришлось опознавать тело, и мрачность в глазах его мамы, с тех пор как она вернулась с того осмотра, была такой навязчивой, что я едва могла смотреть ей в глаза.
Люди проходят мимо гроба Романа, вытирая глаза, как будто они его лучшие друзья. Меня бесит, когда я вижу, как они прижимают к лицу скомканные салфетки. Их заплаканные щеки и покрасневшие глаза. Действительно ли их горе настоящее?
Может быть, они испытывают настоящее горе, и проблема во мне.
Я все еще не могу плакать. Мои глаза почти пересохли, горят и чешутся при каждом моргании. У меня немеют руки, а пальцы на ногах постоянно мерзнут. Я не могу уснуть, и каждую ночь мне снятся обрыв и огонь, как будто они соединились в бесконечном кошмаре. Каждую ночь засыпаю, зная, куда иду, и просыпаюсь в поту от ужаса.
Но при этом так невероятно измотана.
Мое тело жаждет сна, но разум продолжает пребывать в состоянии оцепенения, из которого меня ничего не вытащит.
— Луна.
Я оборачиваюсь и вижу Лонни, Клайда и Флинна, стоящих позади меня. Все они в черных костюмах, руки засунуты в карманы, плечи ссутулены. В их глазах читается усталость и безнадежность, и мне так хочется утешить каждого из них, дать им понять, как сильно Роман их любил.