Помимо заметок, в которых затрагивалась теория реинкарнации у кельтов, на страницах тетради попадались записи, в которых упоминалось бессмертие души, искупление, борьба с судьбой, предопределенностью. Некоторые цитаты звучали слишком туманно, означая… Я не знаю, что они означали, потому что никогда не интересовалась ничем подобным.
Читая, я пыталась представлять юную девушку, в голове которой творилось нечто, навсегда оставшееся тайной для всех. Что-то заставило ее начать делать все эти записи и поступать так, как она поступала. И в итоге привело к тому, что она решила свою судьбу самым печальным и трагическим способом. А, кстати, когда она начала вести эту тетрадь? Не думаю, что это многое бы прояснило, но все же.
Маму Кейрана занесло невесть куда, заставляя проявлять интерес к подобным темам, и причина интереса стала казаться мне куда важнее, чем смысл самих записей.
Тетрадь заполняли цитаты о возможности перерождения, о любви и верности, упоминания истории Диармайда и Грайне и поэтические строки, похожие на отрывки из древних песен, баллад или сказаний. К чему все эти друиды, заклятия, боги и прочие существа кельтского пантеона, значение растений, символов и узоров, чтение знаков? Для чего это читаю?
«Есть люди-растения и люди-животные. Голодный одинокий волк найдет свою лозу, которая оплетется вокруг него, накормит и укроет от всех бед земных и запредельных».
У меня начала болеть и кружиться голова. Я злилась на Джека Уолша, подсунувшего мне записки своей неуравновешенной дочери, державшей своего крошечного сына взаперти и покончившей с собой. Стостраничная тетрадь, наполненная сумбурными записями, вызывала раздражение, испытывала мое терпение.
То и дело прерывая чтение, я сидела, глядя на огонь, и черпая в созерцании спокойствие и равновесие, но потом упрямо возвращалась к призывно раскрытой тетради. И так до тех пор, пока не натолкнулась на рисунок, изображавший хорошо знакомый мне орнамент.
Набросок повторялся на разных страницах, перемежаясь записями, постепенно превращаясь из схематичного в ту законченную, гармоничную и изящную версию, что я наблюдала на амулете, навесах и стенах дома. Стилизованные дубовые листочки и тонкие веточки вереска, узлы и петли — все искусно соединено и переплетено.
«Кельтское название дуба означает «дверь». Двери, сделанные из дуба, являются самой надёжной защитой от зла».
«Вереск — символ любовного наслаждения и зачатия, несет утешение. Соответствует дню летнего солнцестояния».
«Каждый узел в кельтском орнаменте создается из одной единственной нити — нити жизни. Таким образом, узлы и орнаменты символизируют Путь и являются одновременно символическими картами Пути. Нельзя усовершенствовать ключевые детали орнаментов, ибо они даны богами».
Богам кельтского пантеона посвящено довольно много записей, и это вполне могло означать лишь то, что молодая женщина попросту увлекалась мифологией. В основном заметки касались двух богинь — Бригитты и Бадб. Про последнюю я вообще знала только то, что она являлась одной из ипостасей триединой Морриган. В тетради же о Бадб говорилось больше как о самостоятельно фигуре, отдельном персонаже мифологии.
«Бадб Катха — «боевая ворона» — богиня войны и разрушения.
Бадб являлась перед сражением и возбуждала боевой дух воинов. По облику и функциям нечётко различалась с Морриган. Считалось также, что в образе ворОны (вОрона) она терзала тела погибших.
В позднем фольклоре и преданиях Бадб трансформировалась в ведьму, которая была похожа на баньши и предвещала смерть своим появлением в облике ворона».
Снова вороны. При упоминании о мерзких птицах стало совсем нехорошо. Я отложила тетрадь, сглатывая внезапно подступившую тошноту. Наступили настоящие сумерки, и в комнате потемнело. Через приоткрытое окно врывался заметно усилившийся ветер. Небо немного очистилось и пробившееся сквозь поредевшие облака закатное солнце окрашивало горизонт ярким багрянцем.
Я вспомнила пожилую даму, которую встретила сегодня в пансионе. Она еще сказала мне, что низко сидящие на деревьях вороны — к перемене погоды.
«Будет сильный ветер», — поведала старушка и оказалась права.
Росший под окном куст жасмина терзали порывы ветра, потоками вторгавшиеся в комнату и заставлявшие листья домашней хойи исполнять неистовый танец. Я поднялась с пола, отставила горшок с цветком в тихое место, но окно закрывать не стала.
Мне не нужно было смотреть на часы, чтобы понять, что уже прошли все сроки, за которые Кейран мог дать о себе знать. Хоть кратким звонком, хоть сообщением. Но телефон молчал, а я в своих попытках позвонить неизменно попадала на голосовую почту.
Я уже не просто волновалась, а превратилась в сосуд до краев наполненный дрожью. Меня трясло от отчаяния, нетерпения, дурных предчувствий и от страха. Я дико испугалась, подумав, что у Кейрана прошла эйфория от нашей связи. На него свалились неприятности, под действием которых он очнулся и вернулся в свою реальность. В которой мне не было места.
Стуча зубами, будто промерзла до костей, я поплелась на кухню. Что-то мыла, чистила, переставляла. Привычными, обыденными действиями убивала застывшее время, и едва справлялась с порывом выскочить на улицу, сесть за руль «тойоты» и отправиться на поиски Кейрана. Я дергалась, понимая, что веду себя, как истеричка. Если Кейран решит расстаться, то он сделает это, не колеблясь. А я не буду препятствовать, не стану навязываться и выяснять отношения.
Когда на кухне уже нечем было заняться, я отправилась бродить по дому. Молчание и неизвестность изводили меня. Еще вчера все было прекрасно, а теперь я металась, не находя места, мучаясь от самых неприятных подозрений. Настолько одинокой в этом доме я себя еще не ощущала. Глухое, слепое одиночество словно вытянуло из меня душу, облепило её паутиной и подвесило в темном уголке, отдав на съедение отчаянию, которое подкрадывалось во тьме, подобно огромному пауку.
Я сновала с первого этажа на второй, слушала тишину, и каждый раз, проходя мимо гостиной, мимолетно поглядывала на догорающий камин и лежащую на полу раскрытую тетрадь. В какой-то момент мне показалось, что сейчас сквозь страницы начнет просачиваться черный дым. Он будет собираться и клубиться, вырываясь наружу проклятьем, заключенным в этих записях. И когда окончательно материализуется, то уже ничего невозможно будет изменить и исправить.
Поддавшись силе бредовых мыслей и игре не в меру разыгравшегося воображения, я в панике бросилась в гостиную, схватила тетрадь с намерением бросить ее в огонь. Но… остановилась.
Замерла, прислушиваясь к себе, чувствуя, что страх вдруг стал уходить. Он вытекал, как вода, унося чувство беспомощности и паники, оставляя взамен смиренное спокойствие. Я и не заметила, как поворошила в камине уже почти прогоревшие поленья, подложила еще одно и уселась на пол.
Очнулась, осознав себя вновь читающей заметки мамы Кейрана в золотистых отсветах разгоревшегося пламени, освещавшего страницы тетради. Продолжила с того места, на котором прервалась.
«Имя ему Сильный Холод и Ветер, Высокий Тростник».
Когда-то мне уже приходилось читать сказания, в которых упоминался таинственный оруженосец, телохранитель, боевой товарищ и любовник воинственной богини, «вечный спутник неистовой Бадб».
Насколько я помню, в легендах говорилось, что он был безраздельно предан своей госпоже, сопровождал ее везде и всегда, сражаясь бок о бок с таким же неистовством, как и сама богиня. Он был неизменно молчалив, холоден и безжалостен.
«Нет места ему на земле. Он везде и нигде. Он там, где его госпожа. Без нее он никто и ничто. Его любовь — война. Тело знает лишь боль и страсть».
Печальная судьба сурового воина, героя совсем не романтического, но привлекающего интерес молодых девушек. Если бы вдруг не вот это:
Там, где холод и ветер,
Среди пустошей и полей,
Его мир вдруг стал светел —
Она пришла чрез ручей.*
Кто пришел и к кому? Снова никаких пояснений, никакой связи с предыдущими и последующими отрывками и цитатами.