Работа — что будет с этой самой работой? Где взять деньги? Как помочь деду Джону, но одновременно суметь устроиться самой? Как вырастить Джеки? Он становится все взрослее, светлый ангел, маленький серьезный мальчик с лукавой улыбкой грустного эльфа. Как она скучает без него! Как будто год не виделись. Да знает она, что ему сейчас хорошо и весело, знает — и все же скучает, потому что без него так пусто и тихо, так невыносимо тревожно, и в голову лезут самые бестолковые, самые противные и страшные мысли. Не случилось ли с ним что-нибудь? Его двоюродный брат слишком отчаянный, слишком шустрый, вдруг они с Джеки куда-нибудь забрались, откуда-нибудь свалились, играли со спичками, полезли в канализационный люк…
Идиотка! Откуда в горах Шотландии канализационные люки!
Да, но зато в горах Шотландии полно гор! Что, если они удрали от бдительного присмотра Келли и пошли в горы без взрослых?
Все. Заткнись. Доктор Партеньо обречен на встречу с Морин Аттертон, но не сейчас, потому что два часа ночи, следовательно — заткнись, найди тапочки и пойди выпей молока. Чаю. Текилы, валерьянки, цианистого калия!
Она остановила свой выбор на чае и поставила воду, а пока ждала, ела апельсин. Удивительно, до чего же душистые здесь апельсины. И сочные. Оранжевый сок побежал по подбородку, и Морин улыбнулась, приходя в себя. Все хорошо. Все нормально, а будет еще лучше. Теперь она реагировала на окружающий мир. Странно, откуда музыка?
Морин подошла к двери в холл и прислушалась. Музыка доносилась из кабинета Фила, временно оккупированного Доном.
Морин заварила чай прямо в кружке. И, пока он настаивался, отправилась на разведку.
Дон сидел спиной к двери и говорил по телефону, причем одновременно по-английски и по-испански. То есть по очереди, разумеется, но в бешеном темпе. При виде этих широких плеч сердце Морин сжалось, дыхание перехватило, но она заставила себя не думать о такой странной реакции.
Видимо, он почувствовал, что она в комнате, потому что Морин стояла очень тихо, почти не дыша, да и музыка — танго, будь оно проклято! — играла довольно громко. Дон развернулся к ней лицом и закончил разговор по-английски.
— Я тебе перезвоню, как только прочитаю весь текст. Возможно, часа через два. Все, пока.
Я тебя разбудил, Морин?
— Нет, что ты. На втором этаже ничего не слышно. Я тебя услышала в кухне. Чай заваривала. Почему ты не спишь в такой час?
— Работаю.
— В полтретьего ночи?
— В Гонконге полдень.
— А… понятно. М-да…
— Ну, а почему не спишь ты, чернокудрая дева с очами цвета травы и сердцем тверже клинка?
— Проснулась и впала в бессонницу. Решила выпить чаю. Говорят, помогает, хотя я и не верю.
Факс перестал жужжать, и в комнате безраздельно воцарилась музыка. Некоторое время молчали оба, молчали и слушали. Окна в кабинете были широко распахнуты, и аромат цветов был почти физически осязаем, ночь сгущалась и клубилась вокруг них, электризуя воздух, заставляя трепетать тела, туманя рассудок. Эти ощущения были так сильны и вызывающе чувственны, что Морин в панике попыталась стряхнуть ночные чары.
— Я пойду, пожалуй.
— Это необязательно.
Почему ноги приросли к полу? Почему сердце бьется все сильнее? Почему она не может отвести взгляд от этих сине-серых, насмешливых и ласковых глаз? Почему то и дело смотрит на улыбающиеся губы?
Дон неожиданно легко и стремительно поднялся с кресла и подошел к ней. Он был огромным, широкоплечим, высоким, но дело не в этом. Дело в том, что от него исходила мощнейшая волна чувственности, и Морин не могла с ней бороться. Она замерла, словно маленькая птичка перед коршуном, чувствуя, как неясная сила все плотнее сгущается вокруг них обоих…
— Ты пахнешь апельсинами…
И Дон поцеловал ее по-настоящему. Могучие руки бережно и нежно подхватили Морин, и она чуть не расплакалась от облегчения. Больше не надо прятаться, больше не надо отводить глаз… Господи, как же легко и хорошо в этих руках, как она этого хотела, как хочет сейчас!
Ты только не отпускай меня, слышишь? Ты только не размыкай рук.
И так просто все сейчас для Морин Аттертон, так понятно и естественно. Замереть в его руках, ответить на поцелуй, а потом ответить еще раз и еще тысячу, закончить эту ночь в его постели и в его объятиях, заняться с ним любовью и плакать, но уже не от усталости, а от счастья…
Вместо этого она шарахнулась назад, повернулась и кинулась опрометью в свою комнату. Упала на постель, уткнулась пылающим лицом в подушку, стиснула зубы и изо всех сил дернула себя за смоляную прядь волос.