Однажды утром Анжела уехала из дома раньше всех, и Морин оказалась с Доном наедине. Он жарил яичницу, когда она спустилась вниз.
— Дон?
— Да, малыш?
— Нет ни малейшего повода присылать мне все эти букеты.
— Нет, есть. Очень даже хороший повод.
— Знаю, знаю. Напомнить мне о том, что на свете есть столько прекрасных, волшебных и удивительных вещей. Дон, пожалуйста, перестань присылать цветы. Я себя неловко чувствую.
И он перестал, чем немало удивил ее.
Вместо цветов он прислал ей огромную коробку французского шоколада, и они с Идой ели его целый день, забыв обо всем на свете.
Потом были марципановые фигурки в корзинке, три уличных певца танго, которые три часа подряд пели под окном магазинчика серенады для «доньи Морины», а еще были телеграммы на праздничных бланках, записочки, пришпиленные в неожиданных местах, крохотные серебряные колокольчики в бархатных футлярах, антикварная фарфоровая кукла в атласном платьице — миллион безделушек, каждая из которых была исполнена смысла и значения.
Морин погибала от смятения, поселившегося в ее душе. С одной стороны, все эти знаки внимания были неожиданны и приятны, с другой — она все больше нервничала по их поводу.
С Доном она больше на эту тему не разговаривала. Неудобно было, да и сомневаться не приходилось, что он наверняка выдумал бы что-то еще.
Совершенно неудивительно, что в таких условиях бессонница Морин обострилась.
Однажды ночью она лежала, считая уже третье стадо овец. До утра оставалось все меньше времени, глаза жгло огнем, но спать она не могла.
— Проклятье! До чего же не вовремя! Скоро зачеты…
С этими бессвязными словами Морин Аттертон выбралась из постели и отправилась в кухню. Первой неприятностью стало то, что пошла она туда босиком и немедленно занозила ногу. Кое-как вытащив здоровенную занозу, она стала осторожно спускаться по лестнице — и подвернула щиколотку. Зажимая себе рот, дохромала до кухни, поставила чайник, достала заварку, повернулась, чтобы взять чашку, — а когда развернулась обратно, врезалась лбом в открытую дверцу шкафа. Ведь знала же, что она открыта!
Завершающим аккордом стало то, что она уронила кружку со свежезаваренным чаем на пол.
Морин скорчилась на полу, собирая осколки, и тут слезы хлынули из глаз рекой. Она ползала по полу вслепую и шмыгала носом, пока не уперлась в босые ноги. Мужские. Ноги Дона О'Брайена.
— Что происходит, малыш?
— Ничего. Я разбила чашку.
— Я слышал плач.
— Не было никакого плача. Это я ругалась на чашку.
— Ты плакала.
— Нет!!!
— Морин, что с тобой?
В его голосе было столько участия, что она не выдержала и уткнулась ему в плечо, благо он почти поднял ее на руки.
— Я не могла заснуть. Спустилась за чаем, занозила и подвернула ногу, стукнулась головой об дверцу, потом уронила чашку…
Тут ей стало так жалко себя, что она уткнулась мокрым носом в широкую грудь Дона О'Брайена и разрыдалась по-настоящему.
Могучие руки ласково обняли ее, погладили по плечам и по голове. Дон баюкал ее на руках, словно маленького ребенка, а она, обессиленная, перепуганная собственным порывом, опухшая от слез, только шептала:
— Прости меня… прости меня, пожалуйста!
8
— Все в порядке, малыш. Все в полном порядке. Почему ты не хочешь мне все рассказать?
Боишься? Но чего?
Она не боялась. Она просто не могла позволить себе эту слабость.
Быть любимой, Быть защищенной. Быть слабой.
Руки Дона все еще ласково гладили ее волосы, мягкий шепот убаюкивал, обещал блаженство…
— Морин, поверь, нет ничего плохого в том, о чем ты на самом леле мечтаешь. Не надо просить за это прощения. Это естественно и прекрасно, неужели ты этого не понимаешь?
— Я… я не должна была так… это слабость… я не могу…
— Ты просто сделала то, чего давно хотела. И меня ты тоже не удивила. Я сам хочу того же. Вернее, гораздо большего.
— Дон, нет… нет, пожалуйста! Пожалуйста, Дон!
— Пожалуйста — что? Займись со мной любовью? Не занимайся со мной любовью?
— Пожалуйста, не говори так.
— Но это правда, Мори! Я хочу заняться с тобой любовью! Я только об этом и…
— Я не хочу, чтобы ты меня хотел!
Он рассмеялся тихим грудным смехом, ласково дернул ее за черную прядь.
— Есть многое на свете, друг Морин, что не подвластно нашим желаниям. Кроме того… А ты сама? Ты хочешь меня?
Она не ответила ничего. Солгать — не было сил. Сказать правду — смелости.