— Дон… почему ты это все делаешь?
Он повернулся к ней, осторожно взял за руку и поцеловал в ладонь.
— Потому что я привязался к тебе. Ты поселилась в моем сердце, маленькая…
9
— Я не понимаю… Все так странно. Как будто нереально. Я не понимаю, Дон.
— Не всегда нужно понимать. Множество вещей в мире вполне реальны, хотя мы их не понимаем. Например, ответь мне совершенно честно, ты понимаешь, что такое электрический ток?
Он опять смеялся, синеглазый красавец, и Морин сидела в его постели, и грела руки о чашку с кофе, и солнце лилось в окна, а птицы распевали на разные голоса, запах цветов кружил голову, и все, абсолютно все казалось ей нереальным. Включая ее саму.
Морин Аттертон на тропическом острове. Морин Аттертон в чужой постели. Морин Аттертон, чья жизнь совершила головокружительный кульбит…
Магия повсюду. Надо только увидеть ее. Набраться смелости и шагнуть на ту сторону зеркала.
Дон наблюдал за ней исподтишка, удивляясь тому, как похорошело это милое личико всего за пару дней. Такую Морин он не знал, и такая Морин ему очень нравилась. Впрочем, как и предыдущая. Скорее всего, так же будет нравиться ему и следующая Морин, если, конечно, он дождется перемен…
Почему-то мысли путались и были несколько бессвязными. Дон О'Брайен еле удерживался, чтобы не потрясти головой или не ущипнуть себя за… Ну, за что-нибудь.
Странно, почему это так кружится голова?
Он осторожно взял Морин за руку и тихо сказал:
— Мори… Как насчет того, чтобы считать меня своим другом?
Бездна в зеленых глазах. Тьма и свет, вопрос и ответ, загадка и истина.
— Только другом?
— Что значит, только? Дружба — великая вещь.
— Это я и без тебя знаю. Просто удивлена, что ты употребил именно это слово. Разве не ты настаивал на том, чтобы заняться сексом…
— Я не настаивал. И сейчас я его даже не имел в виду. Секс — это очень… очень необузданно.
— Ого! То есть ты не любишь заниматься сексом?
— Вообще-то нет.
Она зажала ладошкой рот, пряча смех.
— Серьезно?
— Абсолютно.
— О'Брайен, ты неисправимый балабон и врун, прости, пожалуйста, за выражение! Ты крадешь меня с работы и из дома, привозишь на почти необитаемый остров, укладываешь в свою постель, приносишь завтрак, даришь орхидею — и говоришь, что не любишь заниматься сексом. Я должна в это верить?
— А в чем проблема? В том, что я не сексуальный маньяк?
— Проблема в том, что ты врешь. Я не встречала мужчин, которых не интересовал бы секс.
И уж конечно, ты не будешь первым из них!
— Я не люблю секс. Я люблю заниматься любовью.
Она отвела взгляд. Дон подождал немного и осторожно поинтересовался:
— Морин, разве заниматься любовью — это плохо?
— Нет, конечно, нет, но я имела в виду, что я…
— Если ты к этому не готова, давай просто не будем торопиться и станем друзьями. Настоящими. Теми, кто доверяет друг другу. Вот что имел в виду я.
— Но почему?
— Потому что ты мне нравишься. Потому что я восхищаюсь твоей самоотверженностью и независимостью. Твоим сильным характером, твоей волей, твоим упорством.
А еще я хочу тебя, хочу так, что в глазах темнеет, и лучше всего было бы сорвать с тебя эту ночную сорочку и покрыть все твое тело поцелуями, но об этом я не скажу тебе, черноволосая Морин, Морин-колдунья! Не скажу, чтобы не спугнуть хрупкую птицу доверия, незримо примостившуюся за нашими спинами. Ты тоже боишься спугнуть ее, Морин-дикарка, хотя в твоих зеленых глазах я очень хорошо вижу голод и желание. Я узнаю их, потому что испытываю то же самое…
— Ты меня знаешь совсем недавно, ирландец.
— Зато достаточно близко. Иногда сроки неважны.
— Дон?
— Да?
— Мы не можем быть друзьями.
— Почему?!
— Потому что… потому что мы слишком сильно хотим друг друга.
— Да…
Да, моя честная, прямая девочка. Да, моя красавица-Морин.
Солнце затопило комнату золотым пламенем. Кровь закипала в жилах, и тело было легким, почти невесомым. Морин откинула гриву спутанных волос за спину и смело взглянула в синие глаза своей недавней галлюцинации.
Как просто все на свете устроено! Вот она, Морин Аттертон, сидит в постели мужчины, которого любит и хочет. Вот мужчина, который любит и хочет ее, сидит рядом. Если они оба хотят одного и того же, значит, все правильно, все так чертовски верно, и не может это быть иначе, потому что Бог на небе всегда знает лучше…
Благочестивая мысль оказалась последней относительно связной. Морин не сделала, кажется, ни одного движения, не пошевелился и Дон, но они почему-то оказались в объятиях друг друга. И была буря, был смерч и ураган, только им двоим было не страшно, а лишь жарко и нетерпеливо, оглушительно и ненасытно, невероятно и единственно возможно. Его нагота ошеломила ее, а он рассматривал ее тело с жадностью и нежностью одновременно, ласкал и прикасался, целовал и гладил, обнимал ее, отпуская в тот же миг, словно боясь, что причинит ей боль… А она выгибалась в его руках, словно лук в руках опытного лучника, и все ее гибкое, изящное тело пело в объятиях мужчины, точно скрипка. Он чувствовал эту музыку кожей, он таял и растворялся в этой музыке, откликался на нее кожей, дыханием, нежностью и страстью, сгорал и зажигал, умирал и воскресал, и не было вокруг них двоих никого и ничего, только первозданная тьма, залитая солнцем, да звенящая тишина птичьих трелей за окном, которого тоже не было, как не было ничего вообще, ибо они двое были всем сразу.