— Ага! А то вы, коммуняки, не предатели! Семьдесят лет на нашей спине как сидели, так и сейчас сидите — вон Никишин, он что, без партбилета командовал?
Поднялся гвалт. Шахтеры обсуждали все сразу — и директоров, которые как помыкали ими при советской власти, так и помыкают сейчас, и спецназовцев, которых сегодня кто-то признал в двух крутых парнях, выходивших из местной гостиницы и садившихся в иномарку типа «Тойота королла» с московскими номерами; и кто-то порывался идти в гостиницу и бить их смертным боем, а кто-то возражал, что вряд ли спецназовцы были такие лопухи, что приехав в город, поселились в гостинице, потому что у спецназовцев должны быть явки, пароли и тайные квартиры. А потом все как-то замолкли, и один шахтер грустно сказал:
— У Завражина жена осталась и трое детей.
— А второй убитый, Черяга, — вы его знаете?
Шахтеры зашумели снова. Большая часть голосов склонялась к тому, что они Черяги не знают, но один, самый пожилой, заявил:
— Да нет, был тут паренек, от спонсоров хлеб возил.
— А от каких спонсоров?
— Да хрен их знает. Спросите у Лухана.
— А кто такой Лухан?
Шахтер ткнул пальцем поверх митинга, туда, где старался человек с мегафоном.
— Вон распинается. Босс наш профсоюзный.
Так получилось, что профсоюзный босс Валентин Луханов, долезший по шахтерским плечам аж до областной Думы, проморгал нынешние волнения. Не то чтобы вовсе: но дело в том, что волноваться шахтеры как будто не собирались. Однако в прошлую пятницу программа «Время» оповестила Россию, что с понедельника шахтеры Чернореченска приступают к бессрочной забастовке — наряду с уже бастовавшими братьями из Инты, Ростова и Анжеро-Судженска. Чернореченский профсоюз, доселе и не подозревавший о неминуемости забастовки, от такой вести, натурально, взволновался, а взволновавшись, в понедельник сел обсуждать вопрос о забастовке. Было решено объявить предупредительную двадцатичетырехчасовую стачку. Тем временем к профсоюзу подошли шахтеры, которые тоже смотрели в пятницу программу «Время», но Валентин Луханов со товарищи был занят важным делом: обсуждали внебюджетный фонд помощи горнякам и выйти к шахтерам не мог.
Важные дебаты были прерваны только ментами, которые ворвались в зал заседаний с криком, что обидевшиеся шахтеры идут к железной дороге; решение о стачке было настолько спонтанным, что со станции не успели предупредить машинистов электричек, и одна из них, вереща в полный голос, проскочила мимо рассыпавшегося во все стороны пикета.
Теперь Валентин Луханов старался оправдать шахтерское доверие и потому был настроен куда более агрессивно, нежели обычно.
— Нас не запугаешь! — громко говорил он с трибуны, — агенты Кремля и МВФ вчера расстреляли наших товарищей! Не дадим взять над собой верх акулам мирового империализма! Ура всеобщей стачке! Ура отставке правительства! Вперед, товарищи!
— Кукиш с маслом тебе товарищ, — раздалось из рядов, — ишь, ряшку наел.
Ряшка у Луханова была действительно наеденная, и наедена она была в ресторанах за чужой счет: но Луханов, как и подобает большому политику, не смутился чужой брани и закричал еще громче:
— Товарищи! Мне сегодня звонили уже несколько раз, и угрожали физической расправой, если мы не прекратим забастовку! И такие же звонки были мэру! Но нас не запугаешь! Да здравствует рабочая солидарность!
— Ура! — закричал кто-то тоненько.
Как уже было сказано, вследствие частых чиновных визитов пребывавшие на рельсах шахтеры пресытились зрелищами и выступлениями и большую часть времени мирно резались в карты, снисходя только к самым выдающимся артистам, предпочтительно из столицы — как-то г-ну Немцову или г-ну Сысуеву.
Луханов, понятное дело, к категории этих мастеров эстрады не принадлежал, и потому на его выступление собрались только те, кто был жгуче в нем заинтересован, а именно — представители Независимого профсоюза угольщиков. Эти радикальные потомки Троцкого и Кропоткина ненавидели всякий истеблишмент за одно только, что ни к какому истеблишменту не принадлежали, и с их точки зрения политических маргиналов товарищ Луханов был неотличим от того же господина Немцова. Кроме того, он занимал в сердцах рабочих место, на которое не без основания притязал вождь и наставник независимого профсоюза Коложечкин.
— Долой бандитских прислужников! — отклинкулся на Лухановский клич сам Коложечкин.
— Лухан, уходи! Лухан, уходи! — закричали люди снизу, мощно и дружно работая глотками, словно по палочке невидимого дирижера.