Нет, либералы все равно довольно опасны, но не собственной боевитостью, а наличием разного рода ресурсов и недюжинной хитростью, способной канализировать в нужное русло боевитость и глупость других людей. Представьте себе Тома Сойера, убеждающего однокашников, что нынче модно не красить заборы, а делать селфи с продырявленной грудью возле дымящегося Кремля. Вот, что-то в этом духе.
Я очень сентиментальный, лиричный, склонный к меланхолии человек. Могу пустить скупую мужскую слезу под добрый фильм, мультфильм и спектакль, красивую глубокую песню. Как мальчишки в 30-х раз за разом пересматривали «Чапаева», надеясь, что Василий Иванович выплывет, так и я каждый раз, когда смотрю в театре или по телевизору «Юнону и Авось», — надеюсь, что Резанов вернется к любимой Кончите. Всегда говорю, что мой жизненный идеал — строчки Пастернака:
Живи я в мирные травоядные семидесятые, наверняка был бы записным интернационалистом и абстрактным гуманистом, писал бы только о цветочках, зверушках и дружбе между людьми и народами. Но сейчас, когда мир впал в безумство и апостасию, когда мой народ раздроблен, оглушен, дезориентирован и приучен к мысли о нормальности обмена первородства на похлебку, когда Запад хочет нас уничтожить, а собственные российские власти этому не только особо не препятствуют, но даже, кажется, потворствуют… Приходится говорить и мыслить о другом и по-другому.
Философ Владимир Эрн столетие назад сказал: «Время славянофильствует». А сейчас время славян-скофильствует (пусть Славянск пока в руках врага, он все равно бессмертный символ нашей святой борьбы). Время донбасствует. Время новоросствует. Время антирусофобствует.
«Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» впору переделать: «Какое «милое» у нас тысячелетье на дворе».
Моя замечательная школьная учительница русского языка и литературы была небольшого роста и достаточно жесткого характера. Наверное, Железная Кнопка из «Чучела», подросшая, чуть оттаявшая, но сохранившая в целом внутреннюю сталь вместе с юношеским прозвищем, выглядела бы примерно так; даже в облике они чем-то похожи.
Я часто видел ее эмоциональной, но лишь раз — со срывающимся голосом, почти плачущей. Это было, когда она, не помню уж по какому поводу и в связи с какой темой, спросила нас на уроке: «А вы знаете песню «Огромное небо»?» — и, поняв, что нет, не знаем, запела: «Об этом, товарищ, не вспомнить нельзя…».
Уже тогда песня эта произвела на меня неизгладимое впечатление и на некоторое время заняла если не все мысли, то изрядную их территорию, но, лишь чуть повзрослев, я понял, почему ее нельзя петь спокойно. Точнее, не совсем так, не «почему», иррационального здесь не меньше, чем рационального. Просто понял: спокойно русскому человеку ее петь невозможно.
2 мая 2014 года я был в черноморском санатории. Вечером мы с компанией пошли в караоке. Уже сидя за столиком, я зашел в Интернет с телефона почитать новости (той весной я, как и многие русские люди, старался узнать новости чаще обычного) и узнал о случившемся в Одессе. Перед глазами все поплыло. На автомате я взял в руки папку с перечнем песен, возможных к исполнению — эдакое музыкальное меню, и нужная страница словно открылась сама собой. Я не совсем твердой походкой подошел к человеку, управлявшему процессом, сказал номер нужной композиции и, сжав микрофон, дрогнул голосом в него: «Обэтом, товарищ, не вспомнить нельзя…»
Ровно через год, день в день, я оказался в том же санатории и вечером уже осознанно пришел в то же караоке, выбрал ту же строку в списке и, предваряя свое плохое пение, сказал, чьей памяти это посвящается. Мое сердце заранее сжалось от ожидания, что кто-то может проворчать: «Не порть отдых». Вы все не хуже меня знаете язвы и пороки российского общества, поэтому вряд ли будете спорить, что шанс услышать подобную фразу не проходил по разряду нулевых. Но нет. В небольшом зале, только что игривом и шумном, воцарилась полная тишина, которую разрезала лишь чья-то просьба: «Повторите, пожалуйста, свое посвящение, вдруг не все услышали».
У меня есть друг студенческих времен, лучший, пожалуй, на том жизненном отрезке. Мы вместе страдали юношеским либерализмом, после провала СПС и «Яблока» на думских выборах-2003 чуть ли не со слезами сочиняя заголовки для газет: «Вчера, не приходя в сознание, после долгой и продолжительной болезни скончалась Свободная Россия». Университетский курс закончился, мы виделись сначала часто, затем, по географическим и другим причинам, все реже, где-то раз в год. При нашей встрече в 2010 году он сказал: «Ты знаешь, я теперь лоялист, за нынешнюю власть, порядок ведь, стабильность». В отношении социально-экономической политики партии и правительства я и сам тогда был лоялистом куда больше, чем сейчас, поэтому радостно удивился, даже подкинул дополнительный наивный аргумент: «При этой власти мы не худший вуз не худшим образом закончили». Потом мы встречались примерно так же редко, о политике особо не говорили, но я чувствовал, что либеральность в нем по-прежнему сильна, сильнее, чем вызванная материальными успехами при нынешней власти (он не последний человек в крупной алкогольной компании) лояльность. После присоединения Крыма я выложил в Фейсбуке видео, где счастливые люди на главной площади Севастополя поют российский гимн, он оставил комментарий: «Какая мерзость и стыд». Я ответил: «Тебе, может, и мерзость, для остальных — радость», он буркнул что-то ироничное и исчез, чтобы вскоре опубликовать на своей странице фотографии с «Марша Мира» под украинскими флагами. Потом у него были еще какие-то саркастические статусы, перепосты «Сноба», Иртеньева и Бильжо, окончательно же меня не так давно добила фотография всего цвета русофобской «творческой интеллигенции» с подписью «Счастлив, что живу с этими людьми в одно время. И что с некоторыми из них даже немного знаком лично». Минут десять водил курсором возле кнопки «Друзья», чтобы снять утвердительную галочку, затем плюнул и не стал ничего делать. При следующей встрече мы, наверное, пожмем друг другу руки, вряд ли обнимемся, о чем будем говорить, если будем вообще, не знаю, о погоде? Хотя встреча может и не состояться, он недавно на том же Фейсбуке похвастался получением второго, израильского, гражданства.