Обратной стороной активности на коммуникациях противника стала большая загруженность шифровального отдела узла связи, из-за чего видеться с Наташей приходилось не так часто как бы хотелось, но, тем не менее, наши отношения успешно развивались. Для чего разведотдел фронта требовал указывать в радиосообщениях максимально подробные детали проведенных акций, я не понимал. Шифрограммы же из-за этого получались очень объемные и на их прием-передачу уходило слишком много времени. А это в свою очередь создавало неудобство для групп и опасность быть запеленгованными и попасть под облаву или прочесывание местности. К тому же немцы не стеснялись обстреливать предполагаемые места нахождения передатчика и из всех видов доступного оружия, в том числе используя и авиацию. И порой этого было достаточно, что бы повредить рацию и оставить группу без связи. Однако повлиять на эту ситуацию я ни как не мог.
Погода тоже не радовала, становясь с каждым днем все хуже, а к 17 сентября, в ночь на которое была назначена выброска отряда Линькова, испортилась так, что я рекомендовал перенести ее на более позднее время, но кто бы меня послушал. Из-за количества выделенных машин на аэродроме опять разгорелся скандал, и на плохую видимость из-за низкой облачности, и сильный встречный ветер, достигающий нескольких баллов, что сильно тормозило скорость и так не быстрых самолетов, уже ни кто не обращал внимания. Линьков не согласился с доводами опытного командира авиационного полка и нашими советами, а напрямую обратился к командиру дивизии, где и настоял на своем.